Рыжее счастье - Наталия Рощина

— Я надеюсь, что, став взрослым, ты пересмотришь обиды многолетней давности, — тихо сказал Гурин. Он жадно смотрел на сына, пытаясь запомнить каждую черточку его лица. Он был уверен, что следующая встреча состоится не скоро, если вообще состоится.

— Обиды, как хорошее вино: с годами вкус не меняется, только осадка больше становится.

— Возвращайся, Гена. Возвращайся, и я сделаю так, что ты не будешь ни в чем нуждаться. У тебя будет работа, дом, все, все, чего захочешь. Мне плохо без тебя…

— Нет. Я никогда не буду заниматься твоим бизнесом. Я буду курить дешевые сигареты, есть сою, одеваться в сэконд-хэнде, но не стану заниматься тем, чем ты.

— Ты обвиняешь меня в несовершенных грехах. — Гурин терял последнюю надежду.

— Оставим эту тему, па, она не имеет будущего. Есть ты, есть я. И наши пути в лучшем случае могут идти параллельно.

— Я надеялся, что ты скажешь на прощание совсем другие слова.

— Хорошо. Могу и другие. Ты стоишь на пороге больших перемен, — улыбнулся Геннадий, но глаза его оставались холодными, полными отчаянной грусти. — Может быть, с ней ты, наконец, обретешь то счастье, которого недополучил с мамой, со мной? Я искренне желаю тебе этого. Не отталкивай ее. Она прекрасна…

И тогда Эрнест Павлович интуитивно понял, что Геннадий видит в нем соперника, ревнует. Это было странное ощущение, когда ты не чувствуешь свой вины, но готов просить прощения, давать обещания только ради того, чтобы не разорвать связующее звено. Все ведь было так хорошо. Они снова нашли друг друга, они простили друг другу взаимное упрямство. Прошлые обиды отошли, исчезли, когда они стояли на могиле матери. Все было так, как о том мечтал Эрнест Павлович. Больше трех лет он ждал этого момента. Он боялся его и одновременно страстно желал. И вот, едва обретя сына, он увидел, что снова теряет его. Гурин искренне считал, что заслуженно обрел долгожданный покой, но он не учел того, что между ними вдруг неожиданно может встать Мара. Геннадий не говорит об этом прямо, но не так уж трудно понять, что он имеет в виду. Это настолько выбило Гурина из колеи, что он не мог сразу подобрать слова. Секунды стремительно набирали ход, время никогда не мирится с обстоятельствами. Оно идет, бежит, мчится, утекает, как вода, сквозь пальцы… И сын сейчас сядет в машину и снова надолго отгородится от своего рано обрадовавшегося примирению отца.

— Гена… — Эрнест Павлович смотрел на сына, видя, как тяготится он этим прощанием. Гурин понял, что опоздал с разговором о Маре, и потому сдавленным голосом произнес: — Я люблю тебя, сын…

— И я тебя, па.

Гурин закрыл глаза, сморщился, словно от боли. Он знал, что Геннадий снова исчезает из его жизни надолго, если не навсегда. Они оба слишком самолюбивы, чтобы делиться проблемами, оба слишком упрямы, чтобы вовремя идти навстречу. Эрнест Павлович прижал руку к груди — там рана. И Маре не удастся залечить ее. Она — каприз, который он, взрослый человек, позволил себе. Но только она не кукла, а живая женщина, изменяющая обстоятельства, следуя своей особой интуиции, своим чувствам. Она решила, что в жизни все просто: любишь и получаешь все по первому зову, желанию. Гурин вздохнул. Было так тяжело, что в какой-то момент захотелось обвинить во всех своих бедах эту рыжеволосую чертовку, которая так легко сводит всех с ума.

— Гена влюбился в тебя, Мара, — тихо произнес Эрнест Павлович, возвращаясь в пахнущий свежей зеленью парк.

— Знаю. — В ней не осталось решимости, переполнявшей ее еще несколько минут назад.

— И ты ответила…

— Что я люблю его отца. — Мара развела руками, давая понять, что ничего не может с собой поделать.

— Все зашло слишком далеко. — Гурин снова достал портсигар и дрожащими от волнения пальцами вынул сигарету. Вынул, сломал и нервно швырнул в сторону. — Хватит, Мара. Я хочу сделать доброе дело, а не потакать надуманным желаниям.

— С каких пор вы стали столь целомудренны, Эрнест Павлович? Насколько мне известно, при живой жене вы были менее щепетильны, — съязвила Мара и, встретив гневный взгляд Гурина, поняла, что перегнула палку.

— Это Геннадий тебя просветил?

— Не имеет значения.

— Значит, он. Нет жены, нет сына, нет никого, кому бы ты был нужен. Это ужасное ощущение пустоты и ненужности… — Эрнест Павлович покачал головой. — Да, представь себе, что тогда я позволял себе гораздо больше, чем сейчас. Не имея на это права, позволял, а сейчас не получается. Вот парадокс. Но поделать с собой ничего не могу.

— Но это глупо.

— Не тебе учить меня, девочка. — Гурин повернулся и зашагал в сторону своего автомобиля. Мара остолбенело смотрела ему вслед. А он, не оборачиваясь, бросил: — Готовься к экзаменам. Твои оценки — вот что меня интересует. Остальное откладывается. Учись, занимайся. Меня для тебя сейчас не существует! Все.

— Хорошо! — смахивая слезы, прошептала Мара. Гурин был уже достаточно далеко, когда она тоже направилась к машине. — Я поступлю, обязательно поступлю. Тогда вам не удастся найти повод, чтобы уйти…

Устроившись на переднем сиденье автомобиля, Гурин посмотрел в окно. Благо, тонированные стекла позволяли ему сделать это незаметно. Он видел, как Мара решительно приближается и что-то бормочет себе под нос. Эрнест Павлович негодовал, чувствуя, как вскипает внутри злость и досада на самого себя. Растаял, попался, как мальчишка! Стыдно, дедушка Эрик. Он чувствовал, что почти созрел для того, чтобы принять чувства Мары. Гурину стало не по себе. Эта девчонка обладает удивительным магнетизмом. Она приковывает к себе внимание, вызывает желание, быть может, помимо собственной воли. И Геннадий попал под ее власть, он тоже не устоял. Эрнест Павлович горько усмехнулся. Зачем он решил принять такое активное участие в жизни этой рыжеволосой провинциалки? Добрые дела неминуемо ведут к проблемам. Хотя зачем оправдываться давно известными изречениями? Он пытался искупить свои прошлые ошибки, а оказалось, только добавил к ним новые.

— Можно ехать? — спросил Эрнеста Павловича водитель, когда Мара молча села сзади, а один из охранников закрыл за ней дверцу.

— Да, Максим, — ответил Гурин и, обернувшись к Маре, добавил: — Забыл сказать, что сегодняшняя наша прогулка была последней.

— Это наказание за мое плохое поведение?

— Руководитель моей службы безопасности запрещает мне подобные ритуалы. Я и так три месяца выдерживал его натиск, сопротивлялся. Но сейчас противиться глупо. Это небезопасно и связано с моим бизнесом, — нарочито официальным тоном продолжал Гурин.

— Вы могли сказать об этом раньше. — Мара ощутила, как страх холодными колючими иголочками пробежал по всему телу. — Я бы все поняла.

— Вот и хорошо, а пока гулять будешь с Максимом, в разных местах, в разное время. В конце концов, на крыше нашего дома есть прекрасный сад. Там ты будешь в полной безопасности, и мне будет спокойно. Так нужно.

— Хорошо, я поняла. Я сделаю все, как вы говорите, — скороговоркой произнесла Мара, заметив, что Гурин не стал дожидаться окончания фразы и отвернулся. Обижаться на него было бы глупо. Что может изменить обида? Ему тоже нелегко. Как он ни старается показать, что равнодушен, а Мара ему не безразлична. Сейчас она точно знала это. Наверное, она снова поторопила события. Но ведь так хочется всего и сразу!