Территория тьмы - Видиадхар Сураджпрасад Найпол

* * *

Я ехал в вагоне третьего класса, но это был нетипичный для Индии третий класс. В вагоне работал кондиционер, а внутри он был устроен как салон самолета: ряды отдельных сидений с высокими регулируемыми спинками. Занавески прикрывали двойные стекла окон, а в проходе между креслами лежала ковровая дорожка. Мы ехали одним из «фирменных» поездов индийской железнодорожной службы. Такие составы с кондиционированными вагонами ходят между тремя крупными городами и Нью-Дели; за четыре фунта можно проехать больше полутора тысяч километров в комфортных условиях, со средней скоростью пятьдесят шесть километров в час.

Мы ехали на юг, и среди южных индийцев — низкорослых, державшихся очень смирно в начале долгого путешествия, — сикх выделялся сразу. Он был очень рослым, двигался размашисто; ему требовалось много места. Борода у него была необычайно жидкая, а черный тюрбан, тугой и низкий, напоминал берет: поначалу я даже принял его за художника-европейца. Не обращая внимания на множество запретительных надписей, он забросил чемодан на верхнюю полку и втиснул его поудобнее. Проделав это, он продемонстрировал крепость человека, привыкшего поднимать тяжести. Слегка развернувшись, он оглядел остальных вагонных обитателей с высоты своего роста и, похоже, ощутил собственное превосходство; уголки его отвислой нижней губы слегка загнулись книзу. Он сидел рядах в четырех-пяти впереди меня, и, когда он уселся, мне был виден только верх его тюрбана. Но впечатление он произвести успел. Я то и дело поглядывал на этот тюрбан, и примерно через час почувствовал, что его присутствие действует на меня раздражающе. Я опасался — как это часто случалось и раньше во время таких путешествий в замкнутом пространстве, — что мой интерес может вызвать ответный интерес и спровоцировать контакт, которого я предпочел бы избежать.

Сикхи удивляли меня и притягивали. Они относились к редкому в Индии типу цельных людей, и изо всех индийцев они казались мне наиболее похожими на тринидадских. Они обладали сходной энергичностью и неугомонностью, которая вызывала сходное негодование у чужаков. Они гордились своими способностями в области сельского хозяйства и механики, и часто азартно водили такси и грузовики. Их обвиняли в землячестве, да и их внутренняя политика была такой же вздорной. Но сикхи принадлежали Индии, а потому, если не считать перечисленных черт сходства, оставались для меня загадкой. Индивидуальность сикха казалась запрятанной под бородой и тюрбаном; глаза ничего не выражали. У него за плечами была военная традиция; всем известно, что из сикха получается свирепый солдат и полицейский. Столь же общеизвестна — несмотря на его безрассудную отвагу и очевидную успешливость — его простота. Глупый сикх — фигура легендарная. Виноват в этом тюрбан: под ним нестриженные волосы сикха нагреваются и размягчают его мозг. Так, во всяком случае, рассказывали; а сикхская политика — все эти храмовые заговоры, отшельники, чудесные посты, соперничества в духе Дикого Запада, заканчивающиеся перестрелкой на шоссе Дели-Чандигарх, — разумеется, выглядела комичной и жестокой одновременно. Да, энергии у сикхов было хоть отбавляй. Но, пожалуй, для Индии это оказалось чересчур: на общем индийском фоне, похоже, сикхи производили тревожное впечатление.

Неделей раньше наш поезд попал в аварию, и сейчас нас прицепили к замененному вагону-ресторану. Прохода туда через наш вагон не было. Мы подъехали к станции, и я вышел, чтобы по перрону перейти в вагон-ресторан. Я заметил, что сикх выходит следом за мной, а потом задерживается у газетного киоска. В вагоне-ресторане я уселся спиной к входу. Вокруг меня люди трещали на южно-индийских языках, изобилующих гласными звуками. Южные индийцы уже начали раскрепощаться: они со смаком поедали свою жидкую еду. Еда была удовольствием для их рук. Жуя, вздыхая от наслаждения, они с хлюпаньем хватали рис и йогурт пальцами. Они хлюпали и хлюпали; а потом — одним быстрым движением, словно торопясь застигнуть свою еду врасплох, — они скатывали порцию этой смеси в комок, подносили ладони, с которых капала жидкость, близко ко рту и — хлоп! — рис с йогуртом влетал внутрь; затем все повторялось заново — хлюпанье, трескотня и вздохи.

— Вы не против, если я сяду рядом?

Это был сикх. В руках у него был «Иллюстрейтед уикли оф Индиа». Тугой черный тюрбан, слегка съехавший набок, тесная рубашка и тесные брюки на ремне придавали ему сходство с пиратом из детских книжек. По-английски он говорил очень бегло: явно успел пожить за границей. Теперь его рот показался мне смешливым; губы искривились — как мне показалось, в добродушной усмешке, когда он, втиснувшись между столом и стулом, оглядел хлюпальщиков.

— Как вам эта еда? — Он издал какой-то низкий, грудной смешок. — Вы ведь из Лондона, верно?

— В некотором смысле.

— Я разбираюсь в акцентах. Я слышал, как вы разговаривали с проводником. Знаете Хэмпстед? Знаете Финчли-роуд? Знаете проспект Фитцджона?

— Знаю, но не очень хорошо.

— Знаете кофейню «Бамби»?

— Не уверен.

— Но раз вы знаете Финчли-роуд, вы должны знать «Бамби». Помните того коротышку с бородкой, в тесных штанах и водолазке? — Снова раздался смешок.

— Такого я не помню.

— Если вы помните «Бамби», то и его должны помнить. Маленький такой. Когда бы вы ни пришли в «Бамби» — когда бы вы ни пришли в любую кофейню на Финчли-роуд, — он всегда был там и повсюду скакал.

— Он стоял у кофеварки?

— Нет-нет. Ничего подобного. Не думаю, что он вообще что-нибудь делал. Он просто болтался там. Маленькая бородка. Забавный такой коротышка.

— Вы скучаете по Лондону?

Он снова оглядел хлюпальщиков.

— Ну, вы только посмотрите вокруг.

Женщина в сари и в синих тонированных очках, у которой на коленях сидел маленький ребенок, поедала самбар[76]. Она растопырила пальцы, положила ладонь плашмя на тарелку, сжала пальцы, подняла ладонь ко рту и тщательно её облизала.

Сикх снова разразился утробным тихим смехом.

— Наконец-то, — сказал он, когда поезд снова тронулся.

— Я не хотел, чтобы сюда вошли какие-нибудь другие сикхи. Покурим?

— Но сикхи же не курят.

— А вот этот сикх курит.

Женщина оторвала взгляд от самбара. Остальные хлюпальщики тоже замерли, поглядели на нас, а потом стали быстро отворачиваться, будто охваченные ужасом.

— Дряни, — проговорил сикх. Выражение его лица переменилось. — Видите, как эти мартышки уставились на вас?

— Он подался вперед. — Знаете, в чем моя беда?

— В чем?

— Я не люблю цветных.

— Но тогда вам повсюду должно быть неуютно.

— Знаю. Но ничего не поделаешь.

Я уже получил достаточно предупреждающих знаков, но меня вводило в заблуждение давнее тринидадское воспитание. «Не люблю цветных». Это резкое заявление можно было услышать и на Тринидаде, причем с особенной подковыркой: это было приглашение к полусерьезному подшучиванию. Я откликнулся, и он, похоже, уловил мой тон. Но я позабыл, что английский для него — только второй язык; что редкий индиец понимает иронию; и что, как бы он ни тосковал по Финчли-роуд и проспекту Фитцджона, он оставался индийцем, для которого все табу, связанные с кастами и сектами, незыблемы. Его курение было дерзким вызовом, но даже курил он осмотрительно — когда поблизости не было других сикхов. Он носил тюрбан, бороду и браслет, которые предписывала ему носить религия; не сомневаюсь, что носил он и нож, и нижние панталоны. Но момент, когда можно было открыть все карты — и, возможно, разойтись в разные стороны, — уже прошел.