Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки - Геннадий Александрович Есаков

поскольку совершенно иное предлагается комментарием к М.Р.С., где, в сущности, утверждается, что презумпция, созданная §§ 1.12(5), 210.2(l)(b) М.Р.С., является фактической презумпцией (или допустимым выводом), и у обвиняемого сохраняется право её полного опровержения либо представления доказательств, ставящих её под сомнение, хотя в отсутствие таковых действий присяжные не обязаны осудить за тяжкое убийство, а свободны вынести иной, более мягкий вердикт либо оправдать его.[809]

Суммируя сказанное, эффектом видоизменения нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии стало создание весьма «мягкой» в процессуальном плане презумпции неосторожности и безразличия, возникающей из факта совершения лицом насильственной фелонии и могущей быть либо опровергнутой обвиняемым, либо не принятой присяжными.

Таким образом, как и в теории юридической ошибки, движущей силой положений кодекса здесь стал дух компромисса, к которому добавились практические соображения, призванные заместить сформировавшуюся в течение столетий теоретическую основу тяжкого убийства по правилу о фелонии.

Обращаясь к первому из этих моментов, следует сказать, что идея компромисса с несомненностью проявилась в самом по себе сохранении специальной нормы о причинении смерти другому человеку в ходе совершения насильственной фелонии. Как нетрудно заметить, § 210.1(b) М.Р.С. стал уступкой теоретиков, составлявших кодекс и не желавших в подавляющем большинстве своём включать в последний тяжкое убийство по правилу о фелонии, практикам, стремившимся удержать столь удобное средство осуждения лиц, совершающих насильственные преступления, опасные для жизни человека. Как прямо признаётся Гербертом Уэкслером, «мы должны были бы предпочесть… последовать британскому примеру и обойтись полностью без конструктивного тяжкого убийства, но такой ход был сочтён неполитичным, принимая во внимание значимость оппозиции обвинителей».[810] Иными словами, теоретики согласились сохранить в данном случае особую разновидность тяжкого убийства, элиминировав вместе с тем созданием презумпции mens rea прежний «автоматизм» нормы или, говоря собственно языком англоамериканского уголовного права, «конструктивность» преступления. Однако при этом составители кодекса не сочли для себя возможным прибегнуть к исключительно внешней идее компромисса как к единственному базису принятого ими подхода, а попытались придать формально-юридической конструкции § 210.1(b) М.Р.С. своеобразную теоретическую рационализацию.

Вырабатывая её, они избрали в качестве основы практические соображения, сформулированные ранее психологическим подходом к тяжкому убийству по правилу о фелонии, и изложили их на языке теории виновности. Иными словами, базируясь на составляющем суть психологического подхода представлении об обычно имеющем место безразличии к ценности человеческой жизни, проявляемом действующим в ходе совершения насильственной фелонии, авторы кодекса сочли возможным создать презумпцию требуемого элемента виновности тяжкого убийства (презумпцию неосторожности и безразличия), предоставив обвиняемому возможность её опровергнуть, а присяжным – свободу не последовать ей.[811] Тем самым изначальный фундамент доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии в виде моральной упречности настроя ума деятеля, оправдывающий вменение ему тяжкого убийства в любой ситуации безотносительно к mens rea, сопутствовавшей причинению смерти, был замещён психологическим обоснованием, отражающем в себе теорию виновности и позволяющим только в ряде случаев осудить действующего за тяжкое убийство, совершённое с предположительно наличествующим элементом виновности.

В конечном счёте, избранный составителями кодекса подход означал не что иное, как отмену нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии в её классическом коуковско-фостеровско-блэкстоуновском виде, поскольку в своём ключевом моменте она опирается, в отличие от идеи, заложенной в § 210.1(b) М.Р.С., на априорную нерелевантностm реальной субъективной составляющей по отношению к причинению смерти, замещаемой исходной моральной упречностью, связанной с совершением фелонии и оправдывающей вменение лицу тяжкого убийства.[812]

Но завершить констатацией отказа М.Р.С. от тяжкого убийства по правилу о фелонии исследование настоящего вопроса было бы ошибкой, поскольку, если предпринять дальнейший анализ, то он выявит глубинную теоретическую несостоятельность конструкции, предложенной кодексом взамен. В обоснование последнего тезиса можно предложить следующие доводы.

Психологическое обоснование тяжкого убийства по правилу о фелонии было сформулировано post hoc и в дополнение к исходному постулату о моральной упречности настроя ума деятеля как ведущему базису рассматриваемой нормы. Созданием презумпции неосторожности и безразличия составители кодекса «бросили вызов» указанной моральной упречности, заместив её избранным ими психологическим подходом. Но, выработав данную презумпцию, они не учли, что ею в предложенном кодексом виде внутренне разрушается внешне остающийся непоколебимым сам по себе принцип mens rea в плане требования для осуждения лица реальной доказанности субъективной составляющей содеянного. Говоря иначе, прибегнув к презумпции, авторы кодекса впали в скрытое противоречие: если учинение насильственной фелонии предположительно свидетельствует о требуемом дефиницией тяжкого убийства элементе виновности, то почему то же самое не имеет места в случаях с бёрглэри (§ 221.1(1) М.Р.С.), использованием автомобиля без разрешения (§ 223.9 М.Р.С.) и так далее, т. е. почему их совершение не свидетельствует само по себе о цели учинить преступление внутри здания,[813] знании или неосторожности относительно отсутствия согласия собственника на использование транспортного средства[814] соответственно, или, формулируя изложенное в общих выражениях, почему совершение любого из перечисленных деяний со стороны его объективных элементов не свидетельствует о наличии требуемых элементов виновности? Почему, говоря ещё более общо, из объективных элементов нельзя презюмировать элементы виновности применительно ко всем преступлениям, а можно делать это только применительно к тяжкому убийству? В конечном счёте, элемент виновности в его целостности не менее предположительно имеет место в последнем преступлении, чем в иных.

Тем самым, сделав уступку обвинению и попытавшись обосновать её предположительностью реального наличия требуемого элемента виновности, составители кодекса не только противопоставили тяжкое убийство всем прочим преступлениям, но и подорвали общий принцип mens rea в аспекте доказывания последней, создав необоснованную презумпцию, которая была бы не менее справедлива (или несправедлива) в приложении к другим преступлениям.

Дух компромисса, таким образом, привёл к выдвижению практических доводов в поддержку видоизменённой (а в сущности, отменённой в своём классическом виде) нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии. Однако они не настолько удовлетворительны с точки зрения положений общей теории виновности, созданной М.Р.С., чтобы подход, выстроенный на их основе, можно было приветствовать. Иными словами, психологический базис, призванный заместить собой в данном случае моральную упречность, оказался необоснован как с позиций общих принципов М.Р.С., так и с позиций практических соображений.

Итак, теория виновности М.Р.С. не смогла разрешить проблему тяжкого убийства по правилу о фелонии, будучи, в сущности своей, принесена в жертву идеям компромисса.

3. Материально-правовые средства доказывания mens rea

Анализируя презумпцию mens rea в аспекте положений М.Р.С., следует прежде всего отметить, что она не была прямо включена в текст кодекса. Тем самым его составители санкционировали существование рассматриваемой презумпции в силу § 1.12(6) М.Р.С., в соответствии с которым презумпции, установленные не кодексом, а иным законом, сохраняют своё