Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки - Геннадий Александрович Есаков

элементный анализ является, бесспорно, крупным шагом вперёд в развитии представления об уголовном наказании как оправдывающемся не просто самим фактом совершения преступления и задачей превенции, а преимущественно идеей соразмерной с заслуженным ответственности с вытекающей из неё целями и кары, и исправления. Иными словами, элементный анализ позволяет адекватно оценить с уголовно-правовых и, что более важно, с социальных позиций два идентичных с внешней точки зрения, точки зрения actus reus, деяния, дав им ту характеристику, которой они соответствуют в плане mens rea и которая предопределяется последней.[791]

Помимо своей собственно теоретической здравости, элементный анализ покоится также на весомых соображениях практического и общеправового плана. Во всяком случае, он, с одной стороны, основывается и им же, с другой стороны, поддерживается принцип законности, ограничивающий судейское правотворчество и побуждающий легислатуры более точно формулировать дефиниции преступлений, давая тем самым гражданам точное представление о сфере запрещённого поведения. Кроме того, элементный анализ позволяет избежать громоздкости в формулировании уголовноправовых норм, делая возможным извлечение требуемого элемента виновности из общих положений уголовного закона.[792]

Теоретическая рациональность элементного анализа, таким образом, очевидна, но в М.Р.С. он не оказался доминирующим, будучи дополнен остатками анализа правонарушения. Так, согласно § 2.02(4) М.Р.С., «когда закон, определяющий правонарушение, предписывает вид виновности, который является достаточным для совершения правонарушения, без различения среди материальных элементов последнего, такое положение должно применяться ко всем материальным элементам правонарушения, если явно не явствует противоположная цель». Тем самым данной нормой[793] составители кодекса закрепили старый анализ правонарушения с его подходом одно-преступление-один-элемент виновности, создав очевидное противоречие между § 2.02(4) М.Р.С. и §§ 2.02(1), 2.02(3) М.Р.С. В оправдание положения, сформулированного в § 2.02(4) М.Р.С., был положен довод о том, что подобный подход наиболее точно отражает подразумеваемое законодательное намерение, поскольку, если бы законодатель считал необходимым связать различные объективные элементы с различными элементами виновности, он так бы и сделал.[794] Однако, нося не более чем практический характер (к тому же отчасти неоправданный сам по себе, поскольку в равной мере доказуемо и противоположное: если законодатель подразумевал, что определённый элемент виновности должен быть приложим ко всем объективным элементам, то не менее обоснован и тот вывод, что именно об этом следовало бы указать непосредственно в тексте закона), такой довод не в состоянии разрешить подмеченного теоретического конфликта. В конечном счёте, последний в данном случае остался неразрешённым составителями М.Р.С.

Итак, подводя промежуточный итог изложенному, несмотря на все недостатки М.Р.С., двойственность и противоречивость ряда его положений, заложенный в нём теоретический потенциал в аспекте, во-первых, психологического определения и иерархического упорядочения элементов виновности и, во-вторых, элементного анализа огромен и бесспорно стал одной из составляющей того обстоятельства, что проект М.Р.С. явился, как представляется, второй по значимости вехой в развитии теории mens rea в американской уголовно-правовой перспективе.

Но, сопоставляя схему виновности М.Р.С. с теорией mens rea общего права, а если говорить более точно, то с концептуальными характеристиками последней, нельзя не натолкнуться на скрытый теоретический конфликт, исходно заложенный в положения М.Р.С. его создателями.

Принципиальный момент здесь заключается в следующем. Пересматривая старую терминологию mens rea с её сущностью в виде моральной упречности, с её множественностью понятий, наполненных отчасти психологическим, а отчасти морально-оценочным содержанием, составители М.Р.С. впали, если можно так выразиться, в противоположную крайность, изъяв на уровне разработанной ими общей теории виновности представление о моральной упречности настроя ума деятеля как социально-этической сущности mens rea. Тем самым М.Р.С. порвал с многовековой традицией двойственности концептуальных характеристик mens rea, прибегнув к описанию сущности mens rea не посредством использования категории моральной упречности, а посредством её замещения психологическим содержанием созданных им четырёх элементов виновности. Не будет большим преувеличением сказать (и, вероятно, это истиннее всего), что составители М.Р.С. сочли теоретический анализ субъективной составляющей преступления исчерпанным формально-психологической констатацией того или иного элемента виновности вне его оценки с социальных, нравственных позиций.[795] Иными словами, они исключили на уровне общей теории виновности представление о сущности mens rea как её необходимой концептуальной характеристике. Именно данное обстоятельство, как видится, и даёт основание к отнесению отражённых в положениях М.Р.С. взглядов не просто к самостоятельной концепции, характеризующей покоящуюся на двух составляющих – моральной упречности и

понятийном аппарате – и освященную веками категорию mens rea, а к особому, единичному в своём роде теоретическому направлению в границах общей теории mens rea как субъективной составляющей преступления – теории виновности, в рамках которой последнее понятие исчерпывается структурой формально-психологических конструкций, поименованных элементами виновности.

Итак, теория виновности, созданная М.Р.С., стала реакцией на непоследовательность, запутанность, хаотичность и непсихологичность старой теории mens rea. Её разработкой составители кодекса попытались устранить все отмеченные пороки, что им, в принципе и в целом, удалось сделать. Но при этом они впали в иную крайность, полностью отринув на уровне общей теории виновности категорию моральной упречности как сущностную основу mens rea. Столь резкий разрыв с традиционной теорией сыграл против составителей кодекса непосредственно в М.Р.С., поставив на уровне специальных вопросов теории виновности ряд проблем, которые последняя либо не смогла адекватно разрешить, опираясь лишь на самое себя, либо, разрешив, разрушила своё единство и целостность привнесением в самое себя категории моральной упречности. Всё это будет показано в следующем параграфе.

§ 3. Практическое преломление положений о виновности Примерного уголовного кодекса

Понимание значимости новелл М.Р.С. и их оценка предполагают не только анализ общих положений § 2.02 М.Р.С., но и рассмотрение отражения заложенной в кодексе теории виновности в иных нормах проекта, затрагивающих проблемы юридической ошибки, тяжкого убийства по правилу о фелонии и материально-правовых средств доказывания mens rea.

1. Юридическая ошибка

В нормах о юридической ошибке, сформулированных М.Р.С., зеркально отобразились на практическом уровне как достоинства, так и недостатки общей теории виновности. Для уяснения данного тезиса обратимся прежде всего к трактовке релевантности error juris в тексте кодекса.

В строго легальном плане его составителями была воспринята традиционная максима ignorantia juris, оформленная на языке теории виновности в следующее положение в § 2.02(9) М.Р.С.:

«Ни знание, ни неосторожность, ни небрежность относительно того, образует ли поведение правонарушение либо относительно существования, значения или применения права, определяющего элементы правонарушения, не являются элементом такового правонарушения, если это не предусмотрено дефиницией правонарушения либо кодексом».

Таким образом, кодекс предусмотрел, что осведомлённость относительно существования или тонного значения некоей нормы уголовного права либо же пренебрежение известным риском относительно последних моментов, либо же неосознание данного риска не являются требуемыми к доказыванию в силу § 2.02(1) М.Р.С. элементами виновности, и,