Мост бриллиантовых грез - Елена Арсеньева

– Извините, я чуть позднее подошел, когда вы уже чуть неполовину процитировали, – смиренно сказал небритый Петр. – Может, еще разскажете? Небось не я один не слышал!

– Я тоже! И мы не слышали! И я! – загомонили соседи, и Эммаедва сдержалась, чтобы не включиться в общий хор.

– Итак! – провозгласила Марья Гавриловна учительским тоном.– Письмо бедняжки начиналось следующим образом: «В моей смерти виноват толькоАндрей Илларионов. И больше никто, потому что я из-за него эту дурь совершила.Забеременела, а я ему на хрен не нужна!»

Грех, конечно, однако Эмма едва сдержала смешок, глядя наМарью Гавриловну, которая мгновенно вошла в новый образ: полупьяной,разухабистой девицы. И, ей-богу, чем-то даже сделалась мимолетно похожа наЛюдмилу Дементьеву, какой она была, когда брела, неуклюже выбрасывая впередноги, по колдобинам двора.

«Эх ты, бедная девочка! – с внезапно подступившей жалостьюподумала Эмма. – Ну зачем ты это с собой сделала? Неужели уж такая любовьбольшая была? Или просто сделала на него ставку, проиграла и не смогласобраться? И аборт, конечно, уже поздно было делать, да? Вот ты и решилась…только, судя по тону письма, была ты в тот момент пьяным-пьянюща, а теперьнебось смотришь на все на это с высоты и думаешь: ну и напорола же я!»

Больше здесь делать Эмме было нечего. Она осторожновыбралась из толпы. Ее присутствия так никто и не заметил: соседи уходили, имна смену прибывали новые, и Марья Гавриловна во второй и в третий раз начиналадекламировать предсмертное письмо Людмилы Дементьевой, которая винила в своейсмерти Андрея Илларионова.

Итак, преступник назван! И адрес известен, и места еговозможного пребывания. Значит, Илларионов теперь в Париже. Очень удачно, чтоЭмма пришла сегодня в дом Людмилы, ей редкостно повезло. Правда, Людмилазаплатила за это везение жизнью… Ну что ж, всегда кто-то за что-то платит. Ивпредь будет платить. Главное, чтобы жизнь не выставляла счетов Эмме, а всеостальное ее мало волновало!

Она шла домой и твердила себе, что нужно как можно скорейзабыть историю злополучной Людмилы. Конечно, это оказалось не так-то легко. Какни гнала Эмма прочь мысли о девушке, такой красивой и такой несчастной, забытьо ней она так и не смогла.

И вот вдруг выяснилось, что очень хорошо сделала. Потому чтоЛюдмила ей очень пригодится – завтра, в три часа дня, на ипподроме Лонгшамп!

* * *

Фотоателье Катрин нашла буквально через три минуты послетого, как отъехала от дома Армана, – на площади Бастилии, позади стеклянногоздания Опера Бастий.

– Особого качества не гарантируем, – ужасно шепелявя, сказалей рыжий умелец с бородой до пупа. – Отпечатки мелковаты. Однако лицаразглядеть будет вполне возможно. Только, извините, мадам, сделаем не раньшечем послезавтра. Заказов очень много, а у нас главный компьютер полетел, вседело остановилось.

– Мне нужно сегодня, сейчас! – взвизгнула Катрин.

– Сожалею, – рыжий-бородатый развел руками. – Поверьте,сожалею просто до слез. Но… ничем не могу помочь, кроме как посоветоватьобратиться в другое ателье. Готов даже адрес нашего филиала подсказать: как разоколо станции метро «Балард».

– С ума сошел! – усмехнулась Катрин. – Это же окраина!Другой конец Парижа! Я и поближе поищу да найду!

– Ищите, – покладисто согласился рыжий. – Только негарантирую, что найдете.

Катрин пренебрежительно фыркнула и выскочила вон.

Разумеется, она не собиралась ехать так далеко, поэтомупомоталась по ближним улицам, потом двинулась по направлению к Сене по бульваруАнри IV.

Ах, дьябль, до чего же хреново поставлено в Париже это дело– печать фотографий! То есть маленьких приемных пунктов сколько угодно, какминимум два на квартал, однако больших ателье, где были бы компьютеры,позволяющие увеличить изображение, – таких она не находила. В приемных пунктахей обещали исполнение заказа на то же самое послезавтра. А кое-где – и вообще спустядва-три дня.

Может быть, на той стороне Сены, ближе к дому, что-нибудьнайдется?

На пересечении бульвара Анри IV с набережной того женаименования Катрин попала в чудовищную пробку. Неподалеку произошла авария,полиция оцепила участок дороги, и Катрин простояла тридцать пять минут, вообщене трогаясь с места, то и дело яростно давя на клаксон или принимаясь ругатьсясамыми страшными словами, какие только могла вспомнить.

Потом она решила позвонить домой, проверить, что делает этотковарный русский мальчишка. Однако телефон не отвечал.

Ушел? Спит? Или и то и другое: в смысле, ушел и спит сдругой? С кем? С Фанни? Но, как показали события последнего времени, егоследует ревновать не только к дорогой Фанни!

«Дура я, дура, – подумала Катрин, – почему не купила емумобильник? Завалила тряпками, а про средство связи забыла. Где же он? И этапробка проклятущая никак не рассасывается…»

Наконец движение восстановилось, но Катрин была уженастолько разъярена, что плохо соображала, а потому не доехала до мостаАустерлиц, по которому могла добраться на противоположную сторону Сены и в двасчета оказаться на бульваре Сен-Мишель, а на развилке возле улицы Морланзачем-то повернула налево и через несколько минут выехала на бульвар Бастилии,который, разумеется, снова привел ее на ту же площадь, к той же Опера Бастий.

Катрин всю жизнь так или иначе боролась с судьбой, однакопорою, под давлением обстоятельств, становилась безропотной фаталисткой. И онадо смерти устала, переволновалась, хотела как можно скорее вернуться домой,чтобы выяснить, что же там с Романом. Поэтому не стала больше артачиться: зашлав знакомое ателье и отдала контрольку на увеличение. Рыжего приемщика на местене оказалось, поэтому Катрин была избавлена от сакраментального: «Я же вам говорил!»

– Послезавтра, – пискнула маленькая арабка с непомернобольшой головой, глядя на Катрин снизу вверх почти с испугом перед изобилиемстоль чувственной красоты.

– Послезавтра так послезавтра, – кивнула Катрин величаво ивыплыла из ателье.

Поскольку наступал час пик, она еще не единожды попадала впробки, более или менее быстро рассасывающиеся, прежде чем добралась наконец досвоего дома, чуть дыша от нетерпения и тревоги.

И едва не завизжала от счастья, обнаружив паршивца крепкоспящим.