Толкин и Великая война. На пороге Средиземья - Джон Гарт

«Тебе следует взяться за эпос, – заявил Кристофер Уайзмен Толкину в морозном январе 1917 года. – Однако, как сядешь на своего любимого “конька”, смотри, не заносись», – добавлял он. Но, по всей видимости, Толкин уже крепко держался в седле, как о том свидетельствуют «Падение Гондолина» и еще один небольшой фрагмент под названием «Домик Утраченной Игры» – введение ко всему задуманному циклу преданий. Для этой вводной части Толкин создал нового персонажа-морехода, искателя чудес; однако, в отличие от Эаренделя, в нем самом не было ничего чудесного.

Новоприбывший принадлежал не мифу, но постмифологическим сумеркам, тому пограничному периоду известной истории, что так завораживал Толкина. Роль морехода состояла в том, чтобы выслушать и передать последующим поколениям истории, рассказанные народом фэйри про Фаэри. Однако даже с позиций «Домика Утраченной Игры» Гондолин и прочие «Утраченные сказания» представляются древней историей, а мореход становится посредником на полпути между этими невообразимо далекими событиями и современностью. Структура цикла во многом заимствована из «Кентерберийских рассказов» Чосера – хотя непосредственным его предшественником явился «Земной рай» Уильяма Морриса: в этой поэме скандинавские мореплаватели встречают на далеком, отрезанном от мира острове потомков древних греков и обмениваются с ними преданиями.

Мореход Толкина во всех отношениях вписывается в свою вымышленную эпоху: он родом (как явствует из примечаний) с западного побережья германской Европы и приплывает на Одинокий остров, остров Британию. Он – отец Хенгеста и Хорсы, исторических вождей, возглавивших англосаксонское вторжение. В свой замысел Толкин вплетает также параллели с собственной жизнью. Настоящее имя морехода – Оттор, древнеанглийский эквивалент современного английского Otter [Выдра]. Вероятно, так звали самого Толкина на зверинском – том самом языке, что Толкин придумывал вместе с двоюродными сестрами Инклдон в детстве. Соплеменники именуют Оттора Вэфре [Wæfre] ‘беспокойный, блуждающий’. С тех пор как еще мальчишкой он осиротел, его душой овладела глубокая неизбывная тоска, а прошлое омрачила страшная война. На Одиноком острове он женится на эльфийской деве, а их младший сын, Хеорренда, сделает своей столицей Грейт-Хейвуд, в то время как Хенгест и Хорса будут связаны с Уориком и Оксфордом. Важно то, что именно от Оттора англы узнают «истинное предание фэйри». На Одиноком острове Оттора называют именем Эриол, ‘Тот, кто грезит в одиночестве’. Не добавляя неуместных деталей, которые дисгармонировали бы с его картиной древнего мира, Толкин, тем не менее, оставил на полотне свою подпись.

Одним безмятежным вечером явившись в городок в самом сердце Одинокого острова, Эриол находит Домик Утраченной Игры – Мар Ванва Тьялиэва на квенья – дом вдали от дома, дарующий мир, отдых и пищу для воображения. Испытаний Эриол вкусил сполна: он более не ищет приключений, но охотно слушает рассказы из истории эльфов и номов. Переступая порог домика, в детство возвращаются и Эриол, и читатель, ведь «всякий входящий должен быть совсем мал, либо по желанию своему и доброй воле уменьшиться в росте». Путник входит внутрь и, к вящему своему изумлению, оказывается в просторном жилище, где гостя привечают учтивые эльфы-хозяева, Линдо и Вайрэ. Здесь царят радость, уют и торжественный церемониал, причем ежедневные ритуалы сосредоточены главным образом вокруг пиршеств и рассказывания историй.

«Домик Утраченной Игры» щедро приправлен «магией» и населен общительными миниатюрными созданиями, словно бы сошедшими со страниц викторианской детской книжки. Их жизнерадостность не уравновешивается ни внеэтическим смехом обитателей Неверленда в «Питере Пэне», ни житейским скептицизмом, которым Толкин впоследствии наделит хоббитов. То, что «стены сотрясаются от веселого хохота» в преддверии очередного рассказа, представляется странным, поскольку юмор в «Утраченных сказаниях» – отнюдь не ключевая характеристика. Радостный тон не слишком-то созвучен более глубоким темам изгнанничества и утраты в прошлом Эриола и в странной предыстории домика.

Волшебный приют находится в Кортирионе, и «Домик Утраченной Игры» возвращается к представлению о двух вариантах Фаэри, разработанных в квенийском лексиконе и в «Кортирионе среди дерев». Здесь, на Одиноком острове, эльфы живут в изгнании, и столица их Кортирион – лишь эхо Кора, города в Валиноре за западным океаном, откуда они ушли давным-давно, «услышав плач мира». Домик, обнаруженный Эриолом в Кортирионе, построен в память о более древнем доме в Валиноре, на берегу серебряного моря и неподалеку от Кора. «То был Домик Детей или Игры Сна, а вовсе не Утраченной Игры, как неверно говорится в песнях Людей, – объясняет Вайрэ, – тогда ни одна игра не была еще утрачена; только ныне и здесь, увы, существует Домик Утраченной Игры»[107].

Два домика, в Валиноре и в Кортирионе, охватывают сложный комплекс взаимоотношений между грезой, реальностью и вымыслом. Некогда «дети праотцев людей» могли приходить в Домик Игры Сна по Тропе Снов, которая вела (подобно радужному мосту Биврёсту из скандинавского мифа) от смертных земель в бессмертные. Там они стреляли из игрушечных луков или взбирались на крышу, как Потерянные Мальчики под началом Питера Пэна в Неверленде Дж. М. Барри. Случалось, что дети, сдружившиеся за игрой во сне, впоследствии встречались в жизни наяву – как влюбленные или близкие товарищи.

Эриол узнает, что путешествия во сне в прежний домик таили в себе опасность. Дети, забредшие за пределы сада в Кор и видевшие Валинор, обитель богов, впоследствии чуждались своих соплеменников, становились молчаливы и «дики» и томились тоской. Это в природе Фаэри – налагать на смертных неодолимые чары. С другой стороны, некоторые заплутавшие мечтатели возвращались в смертные земли не обезумевшими, но исполненными изумленного восхищения. «Смутные воспоминания их, обрывки рассказов и слова песен породили многие странные предания, что долго радовали людей; может статься, радуют и по сей день, ибо эти дети становились поэтами Великих земель», – говорят Эриолу. Толкина вдохновляли и манили мифологии и народные предания древнего мира, в особенности сохранившиеся фрагменты германских легенд, которые он обнаруживал тут и там в «Беовульфе», «Христе» Кюневульфа и в других местах. А теперь он придумывал художественное произведение, в котором эти фрагменты представляли бы последние отголоски видений Валинора.