Сад Иеронима Босха - Тим Скоренко

Джереми Л. Смита не было рядом. Рядом был только Николас Л. Смит, но он ничего не смог сделать для своей матери. Он убил её, не более того.

Вернёмся к главе о последних минутах святой Уны Ралти. Она продолжает изрекать истины. Те истины, которые не успел произнести перед смертью Джереми Л. Смит. Судя по учебникам, он тоже умудрился изречь немало.

Потом она успокаивается. Конечно, после того, как в последний раз смотрит на своего сына. В самый последний раз. На её лице застывает благостная улыбка. Она счастлива. Она дарит себя Богу. В раю её ждёт Джереми. По правую руку от Бога — Иисус, по левую — Джереми Л. Смит. Так написано в учебниках.

На самом деле, когда она умерла, её лицо было искажено от боли, а простыни залиты кровью. Она ни разу не видела своего сына. Потому что этот ребёнок не принадлежал ей с самого начала. Как не принадлежал он, впрочем, и Джереми Л. Смиту. Это — ребёнок всего человечества. Дитя всего мира. Мир имеет право распоряжаться этим ребёнком, приносить ему жертвы и молиться ему.

С самого начала Николаса рассматривали исключительно как источник доходов. Когда кардиналы обнаружили, что сын Джереми не обладает даром исцеления, они были серьёзно разочарованы. Сценарий рекламной кампании был тут же изменён. Меньше шоу, меньше появлений малыша на публике, зато больше товаров и продукции под маркой «Николас Л. Смит». Больше элсмитов, до которых дотрагивался сын Мессии. Больше освящённых им предметов.

Чёрт, кажется, я вас разочаровал. Вы уже не первый год стоите в очереди и ждёте, когда же мальчик продолжит дело отца. Вы стоите перед воротами — кривые, колченогие, безволосые, больные онкологией, люди с опухолями мозга, с кожной сыпью, слепые и немые. Вы стоите и ждёте, когда он выглянет из окна или посмотрит с балкона — и исцелит весь мир, исцелит вас.

Этого не случится. Он никогда вас не исцелит. Вы профукали своё счастье, потому что не попали на приём к Джереми Л. Смиту. Маленький Ник не спасёт вас.

Я просто пытаюсь посеять в вас сомнение. Уничтожить слепую веру в Джереми Л. Смита, как сам Джереми уничтожил слепую веру в Бога. Джереми представил вам доказательства существования Господа, я же хочу ознакомить вас со свидетельствами ничтожности самого Джереми. В таком случае Господь вернётся на своё законное место. Маленький Николас — не Сын Божий. И даже не Внук. Это простой ребёнок, который не понимает, зачем ему нужно совершать столько бессмысленных ритуалов. Вместо того чтобы погонять мяч, он идёт в церковь. Вместо того чтобы поиграть в машинки, он учит молитву. Вместо того чтобы повозиться в песочнице, он смотрит неинтересный фильм о Христе. А потом — ещё менее интересный — о своём отце, Джереми Л. Смите. Сын должен знать своего отца.

* * *

Его воспитание напоминает мне обучение Гаргантюа. Толстяк Грангузье пригласил мэтра Тубала Олоферна в качестве учителя для своего сына. Гаргантюа учился четырнадцать лет, а когда пришло время проверки знаний, он уткнулся в одежду отца и заревел, как корова. На протяжении долгих лет Олоферн заставлял Гаргантюа учить требники и молитвенники, алфавиты мёртвых языков — причём как в прямом порядке, так и в обратном. Это особенности средневекового церковного образования. Маленького Николаса учили примерно так же. Никаких детских книг, строгость и послушание, Библия и молитвенник.

Зато его никогда не наказывали. Он жил — и живёт — как автомат по производству благости. И денег, конечно же. Наказание вызывает у ребёнка отторжение изученного материала, неприязнь к учителям и воспитателям, скрытность. У Николаса нет и не может быть никаких тайных мыслей. Всё, о чём он думает, тут же становится известно его высокому духовному окружению.

Вы ведь никогда не задумывались о закадровой жизни Джереми Л. Смита, свободной от внимания телекамер и многочисленных взглядов. Вы не задумываетесь об этом и в отношении Николаса Л. Смита. Но если взрослый мужчина может сопротивляться своему окружению, то ребёнок — нет. И поэтому жизнь Николаса протекает как в тюрьме. Но является ли тюрьма наказанием, если это единственная жизнь, которую ты знаешь? Был такой старый фильм — «Побег из Шоушенка». В нём был герой, который провёл в заключении шестьдесят лет — с пятнадцати до семидесяти пяти. И когда он вышел, он понял, что это — не его мир. В тюрьме он был уважаемым человеком, библиотекарем, а за её пределами оказался никому не нужным глупым стариком. И он повесился в жалкой однокомнатной квартирке на поясе от своих единственных брюк.

Тюрьма Джереми была в какой-то мере настоящей, потому что он помнил годы свободной жизни. Тюрьма Николаса — это его единственный опыт, единственная свобода. Да, он смотрит мультфильмы, но все они на одну и ту же тему. И он знает, что толпа людей внизу — это море, в котором страшно утонуть. Поэтому, даже если Николаса подвести к двери и сказать: «Иди», — он не откроет её и не отправится в неизведанный мир. Он побоится. В нём воспитали этот страх, сделав из мальчика игрушку, марионетку на верёвочках.

Джереми Л. Смит знал, что именно так всё и будет. Он знал это. Но он предвидел и ещё кое-что, о чём вы пока ничего не знаете. Это случится много позже. Это произойдёт с Николасом Л. Смитом. И я ничего не скажу вам об этом, потому что знание будущего всегда ведёт к попыткам его изменить. А в данном случае эффект бабочки не должен сработать ни при каких обстоятельствах.

Итак, Николас Л. Смит живёт в своём замкнутом мирке, а вы читаете книжки о его непосредственной детской мудрости. Уподобляющей его маленькому Иисусу, который сам пришёл в храм, потому как там он мог разговаривать со своим Отцом.

«Кардинал Мольери», — зовёт мальчик своего главного надзирателя.

«Да, мальчик мой?»

«Расскажите о маме».

Ему всегда говорили только об отце. Ему показывали портреты Джереми Л. Смита и сообщали: ты — сын Божий. Твой отец — это благословение Божье, и ты — тоже благословение Божье. Ему рассказывали, каким великим был его отец, как он спас человечество от чумы и от войн, как исцелил тысячи людей, как разговаривал с Богом. «Бог — мой дедушка?» — спрашивал ребёнок. «Да», — отвечали ему заведомую ложь, и мальчик снова шёл в церковь, чтобы в тысячный раз прочитать молитву на мёртвом языке.

О матери старались не говорить. «Она была святая», — и этого было достаточно. А своим лицам они придавали такие выражения, что спрашивать уже ни о чем не хотелось. «Она была святая», — это стандартная отговорка. Мальчик слышал её уже тысячу раз, но она ему ни о чём не говорила. Это пустой набор слов. Набор букв, похожий на слова.

«Как её звали?»

«Уна, — отвечал Мольери. — Её звали Уна».

Отделаться от ребёнка короткими фразами невозможно. Кардинал понимает это. Он понимает и то, что вопросы нельзя оставлять без ответов, потому что это ведёт к бунту. А бунт — это последнее, что сейчас нужно Церкви.

Он садится на диван рядом с мальчиком. По полу разбросаны игрушки. Это библейские фигурки. Вот маленький Иисус, вот Мария, вот Иосиф. Двенадцать апостолов. Есть и ветхозаветные персонажи, но они в другой коробке — Николасу нельзя их смешивать. Он разыгрывает выверенные сюжеты. Вот три волхва направляются к хлеву, где Мария качает маленького Иисуса. Их встречает Иосиф. Волхвы преподносят Иисусу подарки. Больше всего Николас любит сцену распятия. В неё можно играть долго, потому что она сложная, у неё много сюжетных линий и ответвлений. Понтий Пилат выходит и говорит: «Ессе Homo». Николас не понимает значения этих слов. То есть он знает перевод, но не понимает их веса.