Роман Нелюбовича - Олег Велесов

— Лёш, знаешь сколько времени?

— Что есть время, друг мой, когда есть ты, я и она? — совершенно по-философски заметил Лёха, доставая из-за пазухи бутылку коньяка.

Он снял куртку, бросил на диван, потом выложил на стол колбасу, сыр и пакет с домашними пирогами.

— Стопки неси.

Пить коньяк из стопок моветон, но коньячных бокалов у меня отродясь не водилось. Я открыл шкафчик, достал стопки. Взял бутылку в руки, поднёс к глазам. Хороший коньяк, дорогой. Если Лёха решил на него раскошелиться, значит, есть повод. Я так и спросил:

— По какому случаю праздник?

— Без всяких случаев. Просто так. Не хочешь коньяку, скажи, я за водкой сбегаю.

Коньяк мой самый любимый напиток после чая, поэтому отправлять Лёху за водкой я не стал. Поставил бутылку на стол, осмотрел критически закуску.

— С чем пироги?

— С рисом и с грибами. Люська пекла.

Я взял пирог, откусил. Мне попался с рисом. Вкусно. Лёха откупорил бутылку, разлил по стопкам.

— Давай, за встречу.

Мы выпили. Лёха принялся резать колбасу; резал нелепо, толстыми кружками, почти что кусками. Я ничего не сказал, коньяк приятно растекался по животу. Я закрыл глаза — в голове словно безумные роились белые звёзды, вспыхивали, гасли, снова вспыхивали, и на их фоне я вдруг увидел женщину: высокая, стройная, тёмные волосы стянуты на затылке в конский хвост. Она стояла спиной ко мне, но я сразу понял — Анна. Я потянулся к ней, дотронулся до плеча. Она обернулась… Заплаканные глаза, виноватая улыбка… Нет, это не она. Другая. Черты лица незнакомые, расплывчатые, как с фотографий на панно. Волосы посветлели и свились в тугую косу. Женщина перебирала пальцами кончик косы, словно доплетала её, улыбка стала застенчивой — милое лицо, немного суженное к подбородку, приобрело лёгкий оттенок наивности. Сейчас в нём было больше от Лены, хотя сказать с уверенностью, что это она, я не мог…

— Всё по Аньке сохнешь? — спросил прерывая мои наваждения Лёха. — Хочешь колбаски?

Я открыл глаза: у Лёхи на коленях сидела Муська и тёрлась мордашкой о его ладонь, и не понятно, кому какой вопрос предназначался.

— Ведьма она, — уже глядя на меня, констатировал Лёха.

Это было что-то новое, и я спросил удивлённо:

— С чего это вдруг?

— У этих Арбатовых все бабы ведьмы, — охотно поведал Лёха. — Они зубы умеют заговаривать и вообще. Не связывайся с ними.

— Подумаешь. Я тоже умею зубы заговаривать. И что с того?

— Да так… — Лёха помолчал, переводя взгляд с колбасы на коньяк, и сказал осторожно. — Говорят, Анька за Илюху Герасимова собралась.

Я усмехнулся. Так вот откуда взялся этот нежданный ночной визит.

— Ты не иначе поддержать меня пришёл?

— Пришёл, — кивнул Лёха, и заговорил, распаляясь. — А что? Кто тебя знает, может ты за Арканей следом надумал? А нам одного висельника на город с лихвою!

— Потише, Лёш, не кричи. Куда разбежался? Давай выпьем.

— Чё «потише»? Чё ты ухмыляешься? Ты тут сейчас из себя умного строишь, а ты не забыл на сколько лет её старше?

— При чём здесь это?

— А при том! Ещё удивляешься, что она не тебя выбрала!

— Лёш, ты чего разошёлся? Понимаю я это.

— Ни хрена ты не понимаешь!

— Да пошёл ты…

Лёха выдохнул.

— Я твой друг, Ром, поэтому на грубость твою не обижусь и никуда не пойду.

Он разлил коньяк. Я поднял стопку, посмотрел содержимое на свет — в каждой капельке отражалось лучистое янтарное солнце. Засмотришься. Такое пить больно, а не выпить — обидно. Я выпил, вытер губы ладонью, потянулся за сыром.

— А ты знаешь, Лёш, когда мужик начинает понимать, что стареет?

— Когда?

— Когда между водкой и женщиной, он выбирает водку.

— А если и то, и другое?

— Ты оптимист, Лёха. Это потому что у тебя Люська есть. Повезло тебе.

— Видел бы ты, как мы ругаемся. Знаешь, сколько посуды бьётся?

— Тогда найди другую.

— Дурной я что ли?

Лёха отвернулся к окну. Глаза его сузились, от переносицы к вискам потянулись кривые морщины. Такое случается, когда Лёха задумывается о сущности бытия. Но его задумчивость меня никогда не воодушевляла, в этом состоянии он становился скучным и нудным. Я постучал ладонью по столу.

— Э, очнись. Ты домой не собираешься, друг?

Лёха посмотрел на меня потускневшими глазами и спросил недовольным тоном:

— Гонишь?

— Забочусь. От Люськи завтра не влетит?

— Не влетит. Она у тёщи ночует. Можем пить хоть до утра.

Я посмотрел на бутылку, оставалось меньше половины. Тут не то что до утра, до следующего часа не хватит. Но может у Лёхи припасена ещё бутылочка, с него станет.

— Слушай-ка, Лёш, а между вами какая разница?

— С Люськой? Два года. Она старше.

Мы просидели далеко за полночь. У Лёхи действительно нашлась ещё одна бутылка, и мы не успокоились, пока она не закончилась. Мы говорили о женщинах, о хоккее, о дяде Галыша, о самом Галыше и снова о женщинах. Обсудили Серёню и его отношение к настоящей мужской дружбе. Помянули Аркашку, посочувствовали Нюрке, особенно её детям, но Анну больше не вспоминали. И слава богу.

Я не брился два месяца. Борода отросла густая, окладистая, с двумя седыми околышами по краям подбородка. Глядя в зеркало, я видел мужчину лет на десять старше себя, что не могло не удручать, но мужчина этот казался солидным и серьёзным, он мне нравился. Однако Люська, впервые увидев меня таким, рассмеялась и долго просила, чтобы я побрился. Наверное, она права, женщина быстро замечает то, что проходит мимо однобокого мужского зрения, но отзываться на её просьбы я не спешил. Побриться недолго, а вот отрастить бороду нужно время. И вообще, одного мнения мало, пусть ещё кто-нибудь выскажется, и лучше всего — Анна.

На литературные вечера я ходить перестал. Геннадий Григорьевич звонил, приглашал, но я каждый раз сказывался больным или занятым. Иван Николаевич передавал через Галыша привет и тоже спрашивал, почему я не бываю в клубе. Галыш признался, что дядька очень хвалил мой последний рассказ и мечтает прочитать роман. Я отмалчивался. Для меня до сих пор оставалось загадкой, каким образом информация о романе ушла за пределы моего ноутбука. Кроме Арбатовых я никому о нём не говорил. Впрочем, эта маленькая известность была мне по душе, и, скорее, радовала, чем доставляла неудобство.

Я продолжал работать над романом, почти не ел, спал урывками, перепутал день с ночью. Глаза покраснели и слезились, в голове гудело, но я не успокоился, пока не поставил последнюю точку. Готово. Можно отдохнуть, забыть обо всём, напиться… Однако ощущение завершённости не пришло — у романа не было названия. В процессе работы возникало несколько вариантов, но они не раскрывали до конца ту мысль, которую я стремился в него вложить. «Осенний лист». То, к чему так рьяно подталкивала меня Анна. Но нет, слишком расплывчато. «Любовь Нелюбовича». Звучит как оксюморон, к тому же у героя в романе другая фамилия. Тоже не подходит. Тогда как? В литературе от названия зависит много больше, чем в парусной регате. Здесь ошибёшься, и ни один читатель не подойдёт, поэтому…