Тень гоблина - Валерий Казаков

Заместитель министра далеко от этой тактики не отходил. Пятьдесят восемь опытных офицеров рыли, что называется, буром, только рыли они, в основном, пока бумагу. Скураш видел это и откровенно злился, понимая, что вся эта титаническая работа превратится в очередную показуху и пойдет, скорее всего, псу под хвост.

— Нами уже проверено восемьсот уголовных дел, — грозно взирая на собравшихся поверх очков, ревел министерский генерал, — семьдесят четыре, непосредственно касающиеся организованной преступной группы Дракова, через прокуратуру возвращены на повторное расследование в органы дознания. Сам гражданин Драков П.П. объявлен во всероссийский и международный розыск, группа тесно работает с Интерполом.

«Такое ощущение, что он все это говорит для меня и представителей губернатора», — Малюте хотелось задать какой-нибудь каверзный вопрос, об эффективности и конкретике что ли, но его никто не обязывал контролировать работу замминистра, а сам он уже научился жить без лишней инициативы, которая, как правило, всегда вылезала боком.

Подчиненные разошлись, и Илья Владимирович с благодарностью принял из рук заместителя губернатора Зураба Беркуса спасительный стакан водки.

— Так и спиться недолго пока вылечусь, — крякнул генерал, ставя пустой стакан на стол и зажевывая оставшимся от чая печеньем.

— Может, распорядиться что-нибудь закусить приготовить? — спросил Беркус.

— Водка с закуской — это пьянка, а я лечусь. Вот изловим этого негодяя Дракова, тогда и закушу и выпью. Хотя, между нами, все в этом деле непросто, здесь и бизнесом и политикой не то что попахивает, а просто воняет. А у меня нос старой ищейки… — и он вдруг замолчал, не то от боли, не то смекнув, что ляпнул лишнее. — Хреново мне, ребята, я еще накачу да прилягу, может, отпустит? Вы уж простите старика.

В город Скураш возвращался вместе с Беркусом, сорокалетним, спортивного телосложения мужчиной, с бритым наголо черепом и цепкими серыми глазами. Будучи не то латышом, не то сваном, не то аджарским князем, а, скорее всего, и тем и другим одновременно, он являлся человеком крайне неординарным, интеллектуалом и остроумцем. Знакомы они были очень давно, еще с тех времен, когда Плавский делал в политике первые шаги. Обоим тогда генерал был очень симпатичен, и оба ему безвозмездно помогали, в надежде на перспективы в будущем. С приходом Зураба Петровича в администрации Плавского заметно оживилась международная деятельность, но не это было главным для Скураша в этом человеке. Беркус, как и он сам, будучи достаточно близок к генералу, при этом оставался как бы человеком не из команды, и также, как и он, стоял над постоянной склокой дворни за близость к телу. Мелочная и изнуряющая суета: кто что сказал, кто о чем подумал, кто с кем встретился, постоянные подозрения в измене, подсовывание друг другу жучков и компромата до того выматывала, что порою хотелось выть от безысходности. И только у них, да еще, пожалуй, у главы администрации Плавского, бывшего морского офицера Пилюрского, была простая человеческая возможность общаться, что называется, без двойного дна, говорить друг с другом ни о чем, просто спорить о литературе, о современном искусстве, театре, международных делах, травить анекдоты и откровенно измываться над Есейской действительностью.

— Ну и как тебе эти ментовские совещания? — чтобы прервать затянувшееся молчание, спросил Скураш.

— Да как тебе сказать, — пожал плечами Беркус, — мне кажется, Илья бы и рад дернуть на полную, да, похоже, начальство не велит, — Попомнишь мои слова, всё вертится вокруг нашего металлургического комбината. И Дракова по всему свету будут ловить только для того, чтобы акции отобрать, — и, помолчав, добавил: — Дураком он, конечно, полным будет, если на это пойдет…

— Почему дураком? Продал и все, от тебя отстали, а с такими деньгами ты во всем мире будешь кум любому королю!

— Да нет, Малюта, — покачал головой Зураб, — продавать надо было раньше, а в тюрьме какие могут быть торги, там и акции отберут и жизнь тоже. Так что как только услышишь, что Драков продал свои металлические акции, жди в ближайших газетах некролога о безвременной и глупой смерти зэка-миллионера. Может, грипп его сразит, может, дизентерия, а, скорее всего, сердечко прихватит. Да ладно, бог с ним, с этим беспутным Пашкой! Ты заметил, как переменился губернатор, вроде, воспрял духом…

— Еще бы, тут и покойник воспрянет, когда из тебя десятка полтора чертей изгнали? Главное вот, насколько его хватит, он же без войны долго не может, — отозвался Малюта. — Слыхал, что на прошлой неделе, пока ты в своих Франциях обретался, Амроцкий к нам прилетал…

— Да я еще и приземлиться не успел, как мне сообщили это пренеприятнейшее известие. Ты знаешь, что Амроцкого в Москве многие зовут Гоблином? Почему, думаю, гоблин? Порылся в справочниках по демонологии, оказалось, весьма мерзкий и коварный нечистик это из Скандинавии и Западной Европы.

— Если он и сатаненок, то, скорее, с Ближнего Востока, Асмадей какой-нибудь. Хотя ты знаешь, мне как-то приходилось уже слышать это словечко — гоблин, даже пытался философствовать на эту тему, вот, дескать, вырастили этих тварей на свою голову. Мне тогда старинный приятель возразил, что их прикаспийские гоблины ничем, практически, не отличаются от наших, разве что менее кровожадны. А ты ведь главного не знаешь, Зураб, чего Гоблин, — тьфу ты, уже прилипло! — чего Михаил Львович к твоему шефу прилетал?

— Наверное, опять трон предлагал…

— Может, и трон, только это тогда без моего присутствия, а при мне весь вечер подбивал его пойти в лидеры новой партии. В декабре же выборы, и они хотят сварганить новую партию в пику и коммунистам и отвязавшимся демократам, а главное, подконтрольную Кремлю. И название уже придумали и символику…

— Интересно, и как же они эту новую партию обозвать решили? — поудобнее устраиваясь на сидении, спросил Беркус.

— Весьма обтекаемо — «Объединенные обновленцы», а символом, по замыслу Гоблина, — тьфу ты! — и его команды должен стать барсук…

— Шутишь? Барсук-то с какого перепугу? — хохотнул Зураб.

— Думаю, что на западный манер, у них там слоны, ослы, бегемоты, а у нас родной барсук, как символ домовитости и зажиточности, по крайней мере, именно так мне, неразумному, и было объяснено отцом-основателем.

— Малюта, — проведя рукой по голому черепу, сказал Беркус, — а тебе не кажется, что странный какой-то символ получается, я бы даже сказал, с не совсем патриотическим подтекстом. Сам посуди: полгода зверюшка наш по лесам, и притом глухим лесам бродит, птичек душит, а полгода в вонючей норе дрыхнет. Лучше бы птицу какую взяли, вон таймырцы присобачили на герб краснозобую казарку, и хоть трава не расти. Все голову ломают, причем здесь птица и почти независимый Таймыр? А здесь грызун какой-то. Хотя, если честно, то грустно все это. Ну так и что, пошел шеф в партийные боссы?

— Ты не поверишь! — придвинулся ближе к другу Скураш. — Все воспринял в штыки, Амроцкого назвал авантюристом, отказался сам возглавить барсучье племя и движение свое, «Родина и Честь», как основу подставлять не дал. Пришлось, чтобы новой войны не возникло, посоветовать Михаилу Львовичу, подтянуть голодных ветеранов локальных войн, у которых еще с девяносто второго года имеется ничем не запятнанная общероссийская партия под громким названием «Народные патриоты»…