Тень гоблина - Валерий Казаков

И вот на тебе, как раз накануне подписания указа о назначении Пужина премьер-министром среди ночи и раздался этот звонок. Спросонья он никак не мог сообразить, кто с ним говорит, а когда дошло, то сон как рукой сняло. Далекий автоответчик повторял одну и ту же фразу: «Кандидат требует доработки, примите меры к его блокировке».

Вот мудаки, им понадобилось почти три месяца, чтобы вынести такой вердикт! А поздно! Поздно уже! Но оправдаться, сказать что-то в ответ этой талдычащей, как попугай, машине было невозможно. Михаил Львович испугался, он представил, во что может вылиться для него неисполнение воли клуба, даже звук злосчастного гонга проплыл похоронным маршем в его ушах. Надо было что-то придумывать, а думать не получалось.

Во второй половине дня по линии того же клуба принесли небольшой сверток, в нем находился маленький CD-диск. Он его прослушал, наверное, раз двадцать.

«— Это хорошо, что ты пришел за советом к старшим товарищам. Садись, выпить не предлагаю, знаю, что водку ты не пьешь, а твоего любимого баварского пива у меня нет. Старым стал, пиво врачи не рекомендуют. Мне Гаврила Петрович по-стариковски все рассказал. Понимаю тебя, твои сомнения, даже страх. Я бы, наверное, и сам боялся. Но идти, Коля, надо! Так дело поворачивается, что другого такого момента ни у тебя, ни у нас, ни у страны нашей не будет. Был бы я, как ты, верующий, сказал бы, что это промысел Божий, а так, по‑атеистически, думаю, что это проявление исторической справедливости. Может, еще и не все потеряно, может, еще хоть что-то и удастся возродить? Ты-то сам как думаешь?

— Да тяжело мне на эту тему думается. Как представлю себя в этой роли, смех разбирает, ну какой я, к черту, президент? Сами посмотрите!

— Вот это и есть главное, в этом-то вся суть и зарыта. Если не представляешь — значит, сможешь выполнить возлагаемое на тебя дело, значит, совесть в тебе еще не умерла. А чтобы легче было, представь, что это задание, а, по сути, оно так и есть, потому что идешь ты во вражеский лагерь не на год, не на два, а может, на всю жизнь. Так что стисни зубы и иди. Других на такое не пошлешь, некого, ты один. Вспоминай, чему тебя учили, да с твоим послужным списком ты и сам теперь кого хочешь научить сможешь. Напоследок я тебе один совет дам: подбирай людей себе сам, на наших не особенно надейся, не все они хороши для таких чистых дел. Вот, пожалуй, и все! Давай, иди, не следует, чтобы тебя хватились, да и, не дай бог, у меня засекли. В воскресенье у Гаврилы на даче встретимся. Ты уж помаскируйся маленько, к старикам отправляясь».

Это был один кусок какого-то разговора, были и еще два отрывка. Где и кто это писал, ему не сказали, а самому спрашивать в клубе принято не было. Вторая часть, если это можно было так назвать, была для Амроцкого не столь интересной и содержательной, в ней Ник. Ник. кому-то рассказывал про условия, которые ему необходимо выполнить по восшествии на престол. Да и что тут было интересного, если он сам редактировал и не раз, все варианты этих условий. А вот третий кусок был самым тревожным и интересным. Он был как бы специально вырван из большого разговора, наверное, кто-то решил, что Михаилу Львовичу можно открыть только эту весьма незначительную его часть.

Амроцкий сделал большой глоток виски и, воткнув в уши крохотные наушники, снова включил плеер. Он уже давно разделил эти три обрывка и перенес их на разные диски. Зашуршала пленка, и послышался искаженный посторонними звуками голос Пужина:

«— … мне бы так было легче. Но на меня давят.

— Главное, ты дал согласие, вот что главное. Бояться уже нечего, так что соглашайся на все, какие бы тебе условия не ставили, здесь для чистоплюйства не время.

— Но как быть с советами наших стариков, отмахнуться от их заступничества тоже нельзя, а они как раз за чистоплюйство, да и без их поддержки мне в тех стенах будет ох как неуютно.

— Брось ты, они давно совсем из ума выжили, думаешь, я не догадываюсь, что они тебе там поют на своей даче? Небось, про долг, про задание. Старики всюду одинаковы, что у вас, что у нас. Главное, ты помни — мы всегда рядом, и в беде тебя никогда не оставим.

— Тебе хорошо рассуждать, а ведь мне придется выполнять их условия. Там один Амроцкий чего стоит, он так и видит себя регентом при мне!

— Я тебя не узнаю! Тебе-то что до их условий! Мы их, кстати, внимательно изучили, ничего в них особенного нет, так, просят об отдельных услугах и сохранение своих людей на хлебных местах. Я бы на твоем месте вообще этого в голову не брал. Это не условия, так, детский лепет! Амроцкий твой — обычный позер и выскочка, будет надоедать, у тебя всегда найдется, чем его приструнить. Хоть сегодня можно из игры выключить. Мне бы с тобой о другом поговорить хотелось…»

На этом запись обрывалась. Судя по всему, разговор происходил в каком-то людном месте, скорее всего, в баре или в одном из поточных кафе.

Именно эта запись почему-то тревожила, да какой там тревожила, бесила Михаила Львовича! Что-то в ней было не то! Была какая-то тайна, несущая опасность. Он глянул на часы, было где-то около двух ночи, допил стакан, сунул плеер с только что прослушанной записью в карман и спустился к машине.

— На дачу Пужина, — отдал он распоряжение водителю и забылся спокойным сном человека, принявшего правильное решение.

26.

Известие о назначении Пужина председателем правительства сообщили Плавскому во время заседания генеральского клуба. Все официальные вопросы были уже решены, и почтенная публика расслаблялась за богато сервированным парадным столом. Неизменным организатором губернаторских застолий и балов с недавнего времени был его новый заместитель по молодежным делам Николай Вертер, человек оборотистый, весьма оригинальный и преданный своему шефу и его семье еще с молдавских времен. Он, кстати, и поспешил обрадовать начальника, как ему казалось, приятной новостью.

За последние месяцы Есейский губернатор раза четыре встречался со стремительно делающим карьеру Пужиным и публично рассказывал всем «по секрету», какие прекрасные у них складываются отношения и как Николай Николаевич, чуть ли не под запись, прислушивается к его советам, особенно во всем, что касается работы Совета национальной стабильности, который он, Плавский, когда-то непродолжительное время возглавлял.

— Что?! — взревел губернатор, вскочив со своего места и чуть было не опрокинув склонившегося к нему Вертера. — Когда, кто сказал?! — Он рванул на себе ворот накрахмаленной белой рубахи, стянутый неширокой лентой какого-то ордена, отчего крест с мечами брызнул рубиновым сгустком и зазвенел по блестящему лаком полу. — Кто дал право?

— Иван Павлович, — пребывая в полном недоумении и поднимая с пола награду, растерянно произнес вождь Есейской молодежи, — по всем телевизорам передают…

— Включить телевизор, — сникшим голосом распорядился генерал, тупо глянул на протянутый ему крест и сунул его в карман.

«Не к добру это срывание с себя крестов», — подумал Скураш и обратился к сидящему напротив краевому прокурору: — Что это он взбеленился?