Календарь Морзе - Павел Иевлев

– Малдера искать он отправился, – сказал я мрачно.

Историей роднолюбов Вассагов не впечатлился.

– Подобное к подобному, ничего удивительного, – покивал он. – Никто, как я понимаю, в результате не пострадал? Ну, кроме самолюбия этих клоунов?

– Зачем он его ищет?

– Сейчас все что-то ищут… – неопределенно ответил безопасник. – А не подскажете, как Владимир к роднолюбам попал?

– Подобное к подобному, тут вы совершенно правы, Александр Анатольевич! – сказал я чрезвычайно искренним тоном.

Вассагов посмотрел на меня неодобрительно, покачал головой, но никак не прокомментировал.

– И вы не считаете нужным его остановить? – поинтересовался я.

– Нет, – ответил он твердо. – У Адимуса всегда было чутье на скрытые взаимосвязи. Теперь у него полноценный талант, и я с интересом посмотрю, что именно он раскопает…

Палатка никак не хотела встать ровно, хотя я ставил ее на то же место, что в прошлый раз. Как будто местность с тех пор перекосило. Плюнул и кое-как устроился, надув кровать. Разжег цыганскую спираль, задул, оставив тлеющий огонек со сладковатым дымом. Думал, не усну под этим странным тревожным небом, но так устал, что отрубился почти моментально.

Сначала мне приснилась сердитая Анюта, которая, не прекращая что-то печатать на нетбуке, выговаривала мне за то, что я плохой отец. Совершенно не занимаюсь воспитанием дочери и даже имя ей не дал. «У нас же нет детей!» – удивлялся я, но она не слушала и, продолжая хмуриться, требовала, чтобы я срочно позвонил «нашей девочке». Потом заявила, что вовсе не хочет умирать, это совершенно не идет к ее фигуре и надеть нечего. Встала из-за стола, и я увидел, что она в саване и на лбу бумажная ленточка. «Отведи меня к папе, пожалуйста, – попросила она очень жалобно, – я забыла сказать, как его люблю. Я так соскучилась!»

Я проснулся в слезах, сердце ныло, на душе было крайне тревожно. Как будто внезапно вспомнил, что провтыкал какой-то дедлайн, но не можешь сообразить какой. Спираль вовсю дымила, не прогорев даже на треть, значит, спал я всего ничего. Достал припасенную фляжку с коньяком, всадил в три глотка половину – отпустило. Лег обратно.

Приснился карлик Аполлион Адимус, который танцевал и говорил странно, как в «Твин Пикс». Карлик требовал отдать ему Анюту, предлагая взамен Крыскину. Та сидела рядом в кресле, с лицом бессмысленным и неподвижным. Адимус уверял меня, что это отличная сделка, потому что пуклы во всех отношениях удобнее. «Будущее – за пуклами! – вещал он унитазным голосом. – Пукла – идеальный домашний питомец! Пукла – ваш лучший друг! Заведите пуклу, и ваши волосы всегда будут мягкими и шелковистыми!»

Потом приснилась архетипическая квартира образца поздней Империи – румынский гарнитур с гэдээровскими расписными тарелками за пыльными стеклами, книжный шкаф с подписными томами классиков, продавленные облезлые кресла, заботливо замаскированные цветными накидками, геометрический красный ковер и гобелен с оленями. (В семейном альбоме вашей бабушки обязательно есть черно-белая фотка с таким интерьерчиком. Та самая, на которой она молодая, веселая и держит на руках вашу маму.) На подоконнике сидела, поджав босые ноги, одетая в джинсы и полосатую футболку девочка. Она сосредоточенно грызла карандаш, иногда дописывая что-то в лежащую перед ней тетрадку. Периодически девочка хмурилась, сморщив носик-кнопку, стирала написанное серым погрызенным ластиком, потом задумывалась, что-то подсчитывая на пальцах, и, сосредоточенно сопя, писала снова.

Я заглянул через плечо – страницы в тусклую синюю клеточку с заботливо отчерченными красной ручкой полями были заполнены палиндромами.

«И он видит сон юности дивной», – выводил, скрипя, карандаш.

– Не совсем точно вышло, – пожаловалась девочка. – Но «и» и «й» в палиндромах можно заменять друг на друга.

Я огляделся – в углу на тумбочке стоял голубой пластмассовый телефон с диском. Шнур у него действительно был короткий.

– Почему палиндромы? – спросил я ее.

Во сне это казалось правильным вопросом.

– «Палин дромос», «путь назад», – сказала девочка.

Она не поднимала головы от тетрадки, и я не видел ее лица, но мне все равно чудилось что-то знакомое, как будто я ее где-то встречал.

– У вас смешное радио, – сказала она внезапно, – иногда я его слышу. А вы знаете, что в азбуке Морзе тоже есть палиндром? Три точки, три тире, три точки. СОС, просьба о помощи. Его так и называют: «Палиндром Морзе».

Я проснулся, глядя в тканевый купол палатки. Он был солнечным и утренним, без небесного апокалиптического безумия. Выполз ногами вперед, обулся, растоптав легкий пепел прогоревшей спирали, и спустился к реке.

– Сейчас коряга проплывет, – сказал рыбак, – тогда заброшу. А то зацепится.

Я проводил глазами корягу. Лягушка смотрела на меня неодобрительно. Может быть, она в душе принцесса, но лучше не пробовать. Из нацелованных лягух получаются просто наглые жабы.

– А вот и он! Всегда первым берет. Голодный!

Судак извивался на крючке, глупо тараща глаза и разевая пасть.

– Хорош, чертяка! Килограмма на полтора потянет, как ты думаешь?

– Думаю – вполне, – ответил я уверенно и перехватил рыбину в воздухе. Грубо сорвав с крючка скользкую тушку, я шарахнул ее башкой об мостки и выкинул на берег: – На уху пойдет!

– Не поможет, – покачал головой рыбак.

– Может быть, – не стал я спорить, – но я должен попробовать. Извини, Пеленгас, или как там тебя, но твою рыбалку пора заканчивать, «ловец человеков».

– Ты не понимаешь, – покачал головой он, – не рыбак решает, чей сегодня крючок. Я держу удочку, потому что не могу удержать ничего другого. Но тебя никто не заставлял приезжать в мой город…

Проснулся снова. Небо в оттенках побежалости засвечивало палатку розово-лиловым, но я и не ожидал, что будет просто. Почему-то никогда ничего не бывает просто, я давно замечал. Чем-то гнусно воняло, и, только выбравшись из палатки, я понял чем – возле нее лежала тухлая рыбина, которую деловито, но слишком медленно утилизировали жители ближнего муравейника. Свернул палатку, закинул в багажник и отбыл в город.

– …День Рыбака! День Рыбака отмечается одновременно с Днем противников рыбной ловли. Еще одна иллюстрация того, что люди – куда менее разумный биологический вид, чем притворяются, и на каждый праздник найдется тот, кто его испортит…

Все в городе старательно делали вид, что именно так и выглядит «нормальная жизнь», – под инфернальным небом ночедня, когда нет ответа на вопрос «Который час?». Когда все вроде бы где-то работают, но никто не может толком объяснить зачем. Когда любой прохожий на улице может оказаться плодом твоего, чужого или своего собственного воображения.