Так умирают короли - Владимир Гриньков

«Своего» я узнал сразу. Он сидел вторым слева и при всей своей угрюмости имел довольно спокойный и даже равнодушный вид. Он меня не узнал, потому что вряд ли запомнил нашу мимолетную встречу в тот не очень приятный для Самсонова день.

– Вот! – сказал я и ткнул в равнодушного.

Он встрепенулся и обеспокоенно завертел головой.

– Где, когда и при каких обстоятельствах вы видели этого человека? – спросил у меня Мартынов.

Я рассказал. Мой «знакомый» изменился в лице, и равнодушия в нем теперь совершенно не угадывалось.

Когда все закончилось, я вышел в коридор. Никто не сказал мне, могу ли я уйти. Примерно через четверть часа вышел из кабинета Мартынов. Он выглядел крайне озабоченным и неимоверно куда-то спешил, но, увидев меня, все-таки остановился.

– Что там? – спросил я.

– С ним придется повозиться. – Мартынов махнул рукой. – До самой ночи, а то и дольше.

– Не признаются?

– В чем? – уточнил Мартынов.

– В убийстве.

– В убийстве – нет. Твой знакомец, – кивнул на дверь кабинета, – тот вообще все начисто отрицает. А Кожемякин уже поплыл, но его пока хватает только на признание в соучастии в вымогательстве. Якобы они сообща хотели сделать Самсонова немного беднее, а об убийстве речь даже не шла. Тактика понятная, Кожемякин законы знает, и для него не секрет, что за убийство Самсонова ему гарантирована «вышка». Поэтому держаться будет до последнего.

У Мартынова затуманился взгляд, и он хрустнул пальцами.

– Так вы его с самого начала подозревали?

– Ну конечно, – буркнул Мартынов. – И его, и ту парочку, которую ты видел у Самсонова в кабинете. Только мы до поры не связывали их вместе. Думали – или Кожемякин, или те двое. А оказалось, что они заодно. – Мартынов хлопнул меня по плечу: – Иди домой, Женя. Завтра созвонимся.

Я развернулся и пошел по коридору.

– Эй! – крикнул мне в спину Мартынов и сказал, когда я обернулся: – Спасибо тебе!

– За что?

– За то, что помог.

Он улыбнулся, и впервые за сегодняшний день сквозь озабоченность на его лице проступила радость. Радость человека, нащупавшего верную дорожку в трясине предположений и слухов.

– Ты уедешь теперь? – спросил он.

– Да. Но не сразу. У меня еще есть в Москве дело.

Я уеду, когда мы снимем сюжет с участием Вериного мужа.

У здания прокуратуры я увидел знакомый автомобиль. Та самая иномарка, в которой сегодня днем Кожемякина привезли на площадь Восстания. За эти несколько часов с машиной произошли некоторые изменения. Заднее стекло было покрошено на мелкие осколки, часть которых просыпалась в салон. А в правой задней дверце я увидел пару небольших отверстий – следы от пуль. Владелец иномарки, похоже, не сразу поднял руки. Видимо, была у него веская причина оказывать упорное сопротивление.

Светлана была дома. Ее, как оказалось, тоже доставили в прокуратуру, но отпустили намного раньше меня. Она выглядела подавленной – слишком свежей была рана, и эту рану сегодня в очередной раз задели. Больно. Тем не менее я рассказал ей все, что услышал от Мартынова. Светлана слушала молча. По ней нельзя было понять, где тот предел, у которого мне следовало бы остановиться, чтобы больше не терзать ее измученное сердце. Только раз она сказала:

– Какие подонки!

Через полчаса после моего прихода позвонил Демин. Как оказалось, он уже был в курсе происшедшего: не дождавшись нас в мосфильмовском павильоне, он принялся названивать поочередно мне, Светлане и Кожемякину, пока наконец не попал на Светлану. Она и рассказала о случившемся. Теперь он звонил, чтобы выяснить, не объявился ли я. Услышав мой голос, Демин буркнул:

– Поздравляю, коллега!

– С чем? – удивился я.

– Не каждому удается вырваться из застенков.

Несмотря на его тон, он был, похоже, обрадован, что со мной все в порядке.

– Меня отпустили, но ненадолго, – сказал я. – Обещали привлечь к ответственности за нанесение тяжких телесных повреждений.

Демин догадался, что это шутка. Вот такие шутки у нас и были в последнее время – невеселые.

– Жалко, что меня рядом не было, – мрачно добавил он. – Иначе я размазал бы этого гада по асфальту.

Помолчали.

– Значит – всему конец? – спросил Демин.

– Чему именно?

– Нашей работе над последней программой. Все развалилось. Мы потеряли последнего оператора. Загорского ведь тоже не выпускают. Меня вчера в очередной раз вызвали в прокуратуру, и мой собеседник так обмолвился, что я понял, дела Альфреда – швах. Не по самсоновскому делу, что-то ему другое лепят, а раз уж решили, то прилепят обязательно. Большие мастера.

Я услышал, как Демин вздохнул.

– Я и в мыслях не держу, что программа не будет отснята, – сказал я. – Кожемякин успел подобрать операторов, трое у нас есть – хватит.

Не столько для Демина я это говорил, сколько для слышавшей меня Светланы. Мне показалось, что она, как и Демин, подсознательно поставила крест на наших планах. За одно это я готов был растерзать ненавистного мне Кожемякина.

– Никаких изменений в наших планах! Сегодня я встречаюсь с нашим героем! Завтра или послезавтра – съемки!

– Я готов! – доложил Демин.

На том и расстались. Я положил трубку.

– Ты действительно веришь, что мы сможем отснять все как надо? – спросила Светлана.

– Никаких сомнений! – отрезал я. – Ты поедешь со мной к этому Виктору.

Я хотел заразить ее своей уверенностью. Она качнула головой, показывая, что никуда не поедет, но по ее глазам я видел, что что-то в ней оживает Так, наверное, из комы выходят к жизни. Не каждому дано. На нее за последнее время обрушилось столько горя, сколько другим не достается за долгие годы. И все, что ее держало, – память о Самсонове. Мы обязательно должны отснять последнюю программу, иначе Светлана сломается.

Я отправился в Замоскворечье. Виктор был дома. Открыв дверь и увидев меня, он заметно поменялся в лице. Отступил на шаг и сказал дрогнувшим голосом:

– Проходите!

– Вы один?

– Так точно! – четко ответил он.

Как рапорт отдавал. Я прошел в комнату, сохраняя строгое и значительное выражение лица.

– Пришло время поговорить откровенно, – сказал я.

Виктор с готовностью кивнул, и я понял, что он все прошедшие дни ждал этого разговора.

– Мы получили подтверждения вашей судьбы. Только тем, что мы ждали этого подтверждения, и объясняется задержка. Вы действительно император Павел Первый, сын Екатерины Второй и Петра Третьего.