Мизерере - Жан-Кристоф Гранже

Значит, эта троица покинула французскую территорию. И это тоже нетрудно проверить. Но Волокина ждал очередной сюрприз. Палачи так и не пересекли границ Франции. Куда же они делись? Получили какой-то особый статус? Русский связался с МИДом, но здесь ничего не добился.

А ведь он не ожидал никаких загадок. Трое мужчин прибыли во Францию в 1987 году. Они никогда не покидали ее территорию. Тем не менее во Франции их уже не было. Где же они? Сменили фамилии? Невозможно представить себе, чтобы у троих чилийцев, только что оказавшихся в Париже, хватило связей, чтобы с ходу сменить личность. Если только они не получили поддержку государства. Но нет. Все это слишком притянуто за уши. Ублюдки даже не обратились с ходатайством о предоставлении им политического убежища. Они уехали за границу. Но куда?

Восемнадцать часов.

Русский снова попытался связаться с Касданом. Нарвался на автоответчик. Оставил сообщение, затем встал из-за компьютера. Расплатился. И выскочил на авеню Версай. Он больше не мог выносить это логово, где не смолкали пулеметные очереди. Чем теперь заняться? Наступила ночь, добавив еще один штрих к рождественским радостям. Под светящимися арками прохожие торопились так, словно прозвучал сигнал воздушной тревоги. Неумолимо приближался роковой миг. Грозный рубеж празднования Рождества.

Ему вспомнилась «Холодная индюшка». Как отпразднуют Рождество зомби из общежития? Отведают горячей индюшки? Возможно. Но главное — насладятся рождественским пирогом и волшебным уколом…

Волокин в качестве рождественского угощения съел блинчик с шоколадно-ореховой пастой «нутелла» и направился к стоянке такси у ворот Сен-Клу. Он порылся в карманах: у него еще оставалось несколько десятков евро. Но куда ему ехать, он не представлял. И лишь в машине его осенило. Если следствие застопорилось, пора выходить в открытое море.

Пришло время оставить поиски улик ради главного.

Перейти от конкретного к абстрактному. Он улыбнулся.

Теперь он знал, какое направление выберет.

— Давно не виделись, милый Седрик, как поживаешь?

— Хорошо.

— Ты наконец решился?

Волокин улыбнулся:

— Нет, профессор, я зашел к вам по другому поводу.

— Входи.

Старик посторонился и впустил русского в свой уютный кабинет на улице Шерш-Миди. Уже половина седьмого, но не похоже, чтобы он собирался праздновать Рождество. Как обычно, он пребывал вне времени и пространства. Его разум обитал в странном несказанном мире, который завораживал Волокина.

С первого же года в отделе по защите прав несовершеннолетних молодой полицейский увлекся детской психологией. Он читал тогда все книжки, какие попадались ему под руку, изучал различные школы, расспрашивал психотерапевтов. У Воло был природный дар общения с детьми, но ему также хотелось быть подкованным в теории, изучить скрытые пружины детской невинности, более сложной и неуловимой, чем психика взрослых.

Однажды Волокин наткнулся на статью о первичном крике. Этот психотерапевтический метод зародился в шестидесятых годах и попахивал свободой «Flower Power».[19]Артур Янов, его изобретатель, утверждал, что, задавая вопросы, можно вернуть человеческую психику к моменту рождения и первичным травмам. Поэтому надо кричать. Выкрикивать свою боль. Свое рождение. Если Волокин все правильно понял, кричишь при этом по двум причинам. Прежде всего потому, что возвращаешься к первичному насилию — то есть приходу в мир. А еще этот крик, исходящий из самой гортани, вызывает новую боль — физическую и невыносимую… И только извергнув из себя эту боль, этот крик, оправленный в крик, становишься свободным, «реальным» человеком, чьи отношения с миром уже не будут исковерканными, символическими, невротическими…

Волокин увлекся этим методом. Другие увлеклись им еще раньше. Особенно в мире рок-музыки. Первичный крик практиковал Джон Леннон. Группа «Tears for fears»[20]была названа в честь Артура Янова. Что касается одержимых из «Primal Scream»,[21]название их группы не нуждается в комментариях. Их альбом «XTRMNTR», выпущенный в 2000 году, буквально перевернул жизнь Волокина.

Между тем в Париже практиковал специалист по первичному крику, Бернар-Мари Жансон, психиатр и психоаналитик. Он не боялся применять этот метод к детям, вернее, к пережившим травму подросткам. По его словам, пациент таким образом переживал второе рождение. Выплескивал шок, чтобы начать жизнь заново, с очистившейся психикой…

Волокин часами слушал старика и его необыкновенные истории. Жансон уверял, что ему иногда приходилось использовать затычки для ушей, когда крик пациента достигал высшей точки — столько в нем слышалось боли. Невыносимый сгусток страдания, способный искалечить того, кто его слышит. А еще он рассказывал о пациентах, которые, накричавшись, в слезах сворачивались на полу, способные издавать лишь младенческий лепет…

Сыщик вошел в темный кабинет, и ему, как всегда, почудилось, будто он в глубине человеческой глотки.

— Уверен, что не хочешь провести сеанс?

— Нет, профессор. По крайней мере, не сегодня. У меня к вам особый разговор.

Все три года их знакомства Жансон настаивал, чтобы полицейский испытал на себе методику первичного крика. По мнению профессора, молодой русский остро в этом нуждался. Волокин и не спорил — ему бы это не помешало, как, впрочем, и многое другое, — но отказывался. Его охватывала тревога при одной мысли о том, чтобы потрясти самые основы своего существа. Пусть его нутро прогнило и физическое равновесие зависит от периодов наркотического опьянения и тщетных попыток из него вырваться, пусть при такой жизни он долго не протянет, все равно он не хотел ничего менять. Все лучше, чем вывернуть прошлое наизнанку и вернуться к первоначальной травме. К той непроницаемой зоне, которая не давала ему покоя.

— Тогда присаживайся и объясни мне, в чем дело.

Волокин не торопился. Ему нравилось это место. Комнатка с темным паркетом и белыми стенами, где единственными украшениями были крошечный камин и библиотека, посвященная психоанализу и философии. Письменный стол, покрытый потрескавшимся лаком, два кресла с вытертыми подлокотниками и ложе — пресловутая кушетка психоаналитика — довершали картину.

Жансон выдвинул ящик и достал сигару — «монте-кристо».

— Не возражаешь?

Волокин, хорошо знакомый с ритуалом, покачал головой. Толстая сигара — единственная роскошь, которой профессор отметит наступление Рождества.

— Так зачем ты пожаловал? — спросил он мягким голосом, отрезая кончик сигары.

— Я пришел поговорить с вами о хорах. О детских хорах.