Полет Пустельги - Сергей Дмитриевич Трифонов

цветущие солнечным цветом посевы рапса вызывали уважение к жителям Саксонии.

Чтобы не заезжать в берлинские магазины, я по пути купил несколько бутылок шампанского и хорошего коньяка, отличной ветчины, мейсеновских копченых кур, пару коробок швейцарских шоколадных конфет и фруктов. В новой квартире Геринга на Бадишештрассе дверь мне отворила молодая миловидная женщина с короткой стрижкой вьющихся золотых волос. Поначалу я подумал, что это служанка. Других женщин здесь быть не могло. В октябре прошлого года Геринг похоронил Карин, не просто любимую жену и истинного друга, но человека, который вытащил Геринга после «пивного путча» с того света и в буквальном смысле сделал из Геринга того, кем он сейчас был.

Женщина с интересом оглядела мою форму пилота Люфтганзы, пропустила в дверь и, затворив ее, спросила:

— Вы — господин Баур?

Я поклонился, давая утвердительный ответ. Видимо, это выглядело забавно, так как в моих руках были большие бумажные пакеты с бутылками и снедью. Она засмеялась, приняла у меня пакеты, предложила пройти в квартиру. Затем быстро вернулась и, сделав театральный книксен, представилась:

— Эмма Зоннеман, актриса Веймарского национального театра, подруга Германа. — Она взяла меня под руку и провела в просторную, хорошо меблированную гостиную. Там она меня представила высокому немолодому мужчине. Им оказался Матиас Геринг, двоюродный брат Германа. Эмма предложила нам пройти в кабинет. Сама же начала довольно проворно накрывать стол в гостиной.

В кабинете между двумя книжными шкафами висел большой портрет Карин. Я остановился перед ним и невольно задумался, вспоминая эту замечательную женщину. Матиас, раскурив трубку, произнес:

— Да, Карин была необыкновенной женщиной. Вы знали ее?

Я утвердительно качнул головой. Я поведал ему о нашей дружбе с Германом, о том, как он познакомил меня и Доррит с Карин, о ее внимательном и доброжелательном отношении к друзьям ее мужа. Слово за слово мы обнаружили много общих знакомых. Матиас был известным берлинским врачом-невропатологом, доктором медицины, профессором, сопредседателем Германского объединенного общества врачей-психотерапевтов. Он прекрасно знал моего тестя, а Ганса, брата Доррит, считал одним из лучших хирургов Берлина.

В кабинет вошли Пауль Конрат, облаченный в форму офицера прусской полиции, Герман Молл в черной форме офицера Военно-морских сил и красавец Роберт Риттер фон Грейм, на котором был дорогой и идеально сидевший на нем костюм темно-синего цвета. Конрат, артиллерийский офицер в годы войны, являлся старым и преданнейшим другом Геринга. Служил он старшим инспектором центрального училища полиции в Шпандау. Для Геринга и партии он был незаменимым человеком, поставляющим секретную информацию о внутриполитических планах правительства, о готовившихся полицейских операциях, персональные сведения о явных и скрытых врагах НСДАП. Молл в годы войны воевал летчиком-наблюдателем военно-морских сил. В двадцать восьмом году по протекции Мильха возглавил испытательную службу морской авиации в Имперской ассоциации германской авиационной промышленности. Фон Грейма особенно и представлять не было смысла. Этого асса из ассов знала вся Германия. В годы войны он сбил тридцать самолетов противника, командовал знаменитой истребительной авиагруппой, названной в его честь группа «Грейм». Он был награжден всеми германскими орденами и медалями, в том числе, как и Геринг, самым престижным орденом «Pour le Merite». Честно говоря, я по-хорошему завидовал ему. Ведь мне не хватило всего трех воздушных побед, чтобы получить такого же «Большого синего Макса», как летчики называли этот орден. Фон Грейм служил начальником летной школы Германского авиационно-спортивного союза, находившейся в Вюрцбурге.

Гости поздравили меня с днем рождения, дружески обнимали, рассматривали мою форму, комментируя каждую наградную колодку на мундире, обсуждали достоинства и недостатки итальянского серебряного знака пилотов гражданской авиации. Эмма пригласила всех в гостиную, где был накрыт стол с холодными закусками. Фон Грейм тут же предложил всем налить водки и, пока, как он сказал, не явились босы, поздравить по-дружески, по-военному, друга Ганса. Что и было успешно сделано. Как только налили по второй, в гостиную, словно ураган, ворвались Мильх с Герингом.

— Отставить! — громогласно завопил Геринг. — Всем по машинам! — Он указал на стулья вокруг стола.

Геринг, словно большой медведь, схватил меня в охапку и дважды поцеловал. Он молча вынул из кожаного чехла отличный охотничий пятизарядный карабин «Маузер» и протянул его мне. На прикладе блестела серебряная табличка: «Другу Гансу Бауру от Германа Геринга». Герман крепко пожал мне руку и отошел в сторону, уступая место Мильху. Тот, следуя своей традиции, достал из внутреннего кармана толстый фирменный конверт Люфтганзы и со словами «Живи и радуйся» вручил его мне. В нем оказалась пачка денег в размере десяти тысяч долларов. Холодный пот прошиб меня. Подарки вручили и все остальные. Фон Грейм подарил аккуратную коробку из темного дерева — футляр для сияющего никелем мощного браунинга модели М-1903 калибра 9 мм. Ствол пистолета покрывала ажурная инкрустация, а накладки на рукоятке выполнены из слоновой кости. Что сказать? Подарки были царские. Я был искренне рад такому вниманию. В ту минуту я особенно осознал, каких друзей мне подарила судьба. В союзе с ними мне было надежно жить и работать, уверенно смотреть в будущее. Я по-настоящему чувствовал себя счастливым человеком.

Обед удался. Мы вспоминали о войне, о наших победах и поражениях, о погибших товарищах. Смеялись над моей боевой кличкой. Только Мильх не смеялся. Он вполне серьезно пояснил ее суть:

— Зря смеетесь, господа. Тактика Баура действительно схожа с поведением пустельги, этой маленькой птички из семейства соколиных. Уж мне, заядлому охотнику, можете поверить. Баура в бою отличали крайняя осторожность, предельная собранность, умение мгновенно оценивать ситуацию и принимать единственно верное решение, а вслед за этим наносить молниеносный смертельный удар. Так и пустельга. Ведь недаром она никогда не страшится нападать на противника, превосходящего ее в весе в десятки раз.

Несколько раз, стоя, мы поднимали бокалы в память о несчастной Карин. Геринг не выдержал и разрыдался. Матиас и Эмма несколько минут приводили его в чувство. К восьми часам вечера стали расходиться. Мильх задержал меня:

— Ганс, останься. У нас с Германом есть к тебе серьезный разговор.

Геринг провел нас в кабинет, усадил в кресла, разлил в рюмки коньяк, предложил сигары. Раскурив большую кубинскую, сигару он начал:

— Дорогой Ганс. То, о чем мы будем сейчас говорить, должно остаться между нами троими.

Я утвердительно кивнул головой. Мильх курил и глядел на портрет Карин.

— Как ты, наверное, догадываешься, твою кандидатуру для агитационных полетов с Гитлером в Коричневый дом предложил я. — Геринг сделал большой глоток коньяка и пристально посмотрел на меня, ожидая реакции на свои слова. Я вновь утвердительно кивнул головой.

— Были и другие предложения. Гесс рекомендовал, например, Артура