Полет Пустельги - Сергей Дмитриевич Трифонов

чокаясь, помянули погибших, выпили за живых, за счастье, за любовь.

Комендант рассказал, что около двух ночи позвонили из штаба фронта и сообщили о подписании акта о капитуляции Германии. Он достал из полевой сумки блокнот, полистал его, вырвал страницу, отдал Савельеву. «Звонил подполковник Кирпиченко. Просил срочно связаться», — читал Савельев. — «Звонили от полковника Грабина. По завершении работы явиться к нему. Звонила лейтенант Сизова. Передала, что очень любит и скучает». Улыбаясь, Савельев свернул листок, спрятал его в карман гимнастерки. Затем попросил связиста соединить его с отделом контрразведки 79-го стрелкового корпуса. Трубку взял Кирпиченко. После взаимных поздравлений он спросил:

— Как твой летчик? Есть что-либо стоящее?

Савельев сказал, что показания Баура имеют чрезвычайную ценность. Из телефонной трубки раздавалось праздничное многоголосье. Кирпиченко кричал:

— Саня! Есть три хороших новости. Первая: победа. Вторая: тебе присвоили подполковника. Третья: Лене — старшего лейтенанта. Поздравляю, дорогой мой. Когда приедешь?

— Думаю, сегодня в первой половине дня закончу и сразу выезжаю.

— Ждем, — ответил Кирпиченко. В трубке послышались короткие гудки.

Комендант от всей компании поздравил Савельева с новым званием. Он с минуту порылся в сейфе, извлек оттуда новые погоны и прикрепил их Савельеву на гимнастерку. Обмыли звезду.

К семи утра трезвых не было. Из штаба фронта поступил строгий приказ генерала Соколовского немедленно прекратить стрельбу. От безудержного салютования из всех видов оружия повсеместно появились раненые, в том числе среди гражданского населения. Комендант, с трудом переставлявший ноги, отправился с бойцами комендантского взвода в город выполнять приказ.

Старший сержант Кулешов, будучи совершенно трезвым, в душевой комендатуры отхаживал командира холодной водой. Пока Савельев, закутавшись в простыню, дремал на лавке, Кулешов вычистил командирскую форму, до блеска надраил его и свои сапоги. Полюбовался, удовлетворенно крякнул, стал брить подполковника.

Кулешов был парнем ушлым. Ему очень хотелось закончить войну, как ненавистный Кухаренко, старшиной. Он решил позвонить в отдел и узнать, а нет ли и ему повышения в звании. Сам он это сделать не имел права, поэтому подговорил пьяненького связиста позвонить и спросить старшего сержанта Кулешова. Тот лихо дозвонился, пококетничал с дежурной телефонистской, которая сообщила, что в отделе служит водителем старшина Кулешов. Что и требовалось доказать. Кулешов тут же спорол со своих погонов широкую лычку старшего сержанта и пришил старшинскую «Т». Савельев, побритый, надушенный, причесывался перед зеркалом и, увидев отражение старшинских погон на плечах Кулешова, спросил:

— Это что у тебя за погоны, Кулешов?

Старшина собирал вещи в дорожный чемодан. Не глядя на командира, наигранно-равнодушным тоном ответил:

— Так. Присвоили, товарищ подполковник. Не одному же Кухаренко в старшинах ходить.

— Ну да. Это верно. Поздравляю.

Попили горячего чаю и с переводчиком направились в госпиталь.

Баур, по словам медсестры, немного поспал, позавтракал, все время спрашивал, придет ли его допрашивать майор. Когда Савельев прошел к Бауру, тот бодрствовал, а на его койке сидел раненый военнопленный с загипсованной рукой на перевязи. Немец в испуге вскочил и, пятясь к выходу, просил прощения. Баур сразу заметил изменения во внешнем виде русского офицера.

— Поздравляю вас, господин подполковник. Если я правильно понял происшедшие изменения на ваших погонах.

— Спасибо, Баур. Вы правильно поняли. В свою очередь, поздравляю вас с окончанием этой страшной войны.

Баур промолчал, отвернулся в сторону, рукой утер покатившиеся из глаз слезы.

— Давайте начнем, — сказал Савельев, показывая, что он ничего не заметил, — 30 апреля вас с адъютантом вызвали к Гитлеру. Что было дальше?

— Фюрер встретил нас в приемной. Там, как всегда, находился Борман, а также Раттенхубер, Гюнше, Линге и кто-то еще из обслуживающего персонала. Кто точно, не помню. Фюрер пригласил нас с Бетцем в свой кабинет и прикрыл дверь. Он дословно сказал следующее: «Баур, я хочу с вами проститься. Я хочу поблагодарить вас за все годы службы. Мне было приятно с вами работать. Вы замечательный летчик и надежный товарищ. За все благодарю и вас, штандартенфюрер Бетц. Этот портрет короля Фридриха Великого, мой самый любимый портрет, я дарю вам, Баур, на память. Сохраните его и постарайтесь обязательно выбраться отсюда. Где ваши самолеты?». Я ответил, что, очевидно, еще в Рехлине. Фюрер говорил о том, что назначил гросс-адмирала Денница своим преемником, что тот окончит войну, что солдаты больше не в силах и не хотят держаться, а он не может дальше выносить такого положения. Русские находятся у стен рейхсканцелярии. Они могут в любой момент пустить в бункер усыпляющий газ, а потом захватить его живым. Этого нельзя допустить. Он и фрау Гитлер решили сегодня покончить с собой. По его приказу их трупы немедленно сожгут. Иначе русские поступят так же, как партизаны поступили с трупами Муссолини и его подруги Кларетты Петаччи. Их повесили вниз головой всем на показ. Он еще заметил, что в будущем на его могильной плите нужно будет написать: «Он пал жертвой своих генералов».

Я пытался возразить фюреру, убеждал его в том, что еще ничего не закончено, что я готов его немедленно вывезти из Берлина хоть в Швейцарию, хоть в Турцию. У «кондора» хватит горючего. Фюрер был неумолим. На прощание он крепко пожал мне и Бетцу руку. Больше ни фюрера, ни фрау Гитлер я не видел.

— В котором часу все это происходило?

— Точно не могу вспомнить, но, думаю, около двух часов дня.

— Что было дальше?

— Мы с Бетцем пошли готовиться к прорыву из фюрербункера, жгли служебные бумаги, укладывали свои рюкзаки. Часа через два я вновь пошел в приемную за подаренным портретом. Там было сильно накурено. Я увидел Раттенхубера, Геббельса, Хевеля, некоторых офицеров из СД. Солдаты из личной охраны СС фюрера бегали взад и вперед с канистрами и факелами. Раттенхубер сказал мне, что все кончено. Фюрер застрелился из армейского пистолета «Вальтер» калибра 9 мм. Фрау Браун отравилась цианистым калием. Я спросил, где трупы. Раттенхубер пояснил, что их завернули в одеяла и они уже горят наверху, в саду имперской канцелярии. Гюнше велел солдатам вытереть лужи крови и вынести окровавленный ковер.

Двор находился под сильным артиллерийским огнем, и я не пошел наверх. У меня не было никаких оснований не верить Раттенхуберу, Геббельсу, Борману. Подошел Линге и провел меня в кабинет фюрера. Он снял портрет Фридриха Великого, вынул его из рамы, протянул мне. Затем мы все стали ждать команды Монке об уходе.

— У меня есть вопросы, Баур. Вы уверенны, что в рейхсканцелярии находился Гитлер, что именно он прощался с вами? Прежде чем ответить, подумайте хорошенько.

— Тут нечего думать, господин подполковник. Уверяю вас, это был фюрер. Понимаю, союзников беспокоит вопрос, не