AMERICAN’ец. Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого - Дмитрий Миропольский

Графа бросило в жар…

…а листья навеса превратились вдруг в перья на крыльях огромной птицы: их взмахи овевали разгорячённое лицо Фёдора Ивановича. Рот наполнялся слюной, которую приходилось всё время сглатывать. Сердце, прежде спокойное в бою и на дуэли, теперь то билось чаще, то замирало в груди. С ним заодно пульсировал дневной свет, и краски сделались ярче, и всё вокруг радовало глаз…

…и тело графа перестало повиноваться вслед за рассудком. С безвольного Фёдора Ивановича сняли одежду и образки на цепочках. Портрет Пашеньки проплыл у него перед глазами и скрылся из виду: печальную красоту брошенной цыганки затмили белозубыми улыбками дочери Тапеги. Девушки покачивали над графом большими плетёными опахалами. Единственной одеждой принцесс были юбки в один оборот клочка материи, да ещё перчатки, нарисованные жёлтой краской. Фёдор Иванович скользил взглядом по глянцево блестевшим рельефам шоколадных тел юных красавиц…

…которые пустились танцевать. Бой барабанов ускорился. Движения почти обнажённых девушек выглядели ещё более откровенными, чем у негритянок на празднике в Ностеро-Сенеро-дель-Дестеро. Королевские дочери словно парили в воздухе кругом графа, не касаясь земли; их руки и ноги сплетались и расплетались, как змеи. Фёдор Иванович не мог отвести заворожённый взгляд — и тут ему почудилось, что все танцовщицы на одно лицо…

…и это лицо Пашеньки. Ну конечно! Он смотрел на одну, на другую, и каждая из них была его цыганкой. Фёдор Иванович попытался заговорить с ними — хоть с кем-то из них, но язык ему не повиновался. Впрочем, графа это не обеспокоило, ведь эти девушки понимали его без слов, он точно это знал и мог передать им свои чувства, минуя речь…

…тем более, значение сейчас имели только слова дяди короля: он единственный сохранил собственное лицо среди полудюжины Пашенек, и повязка по-прежнему окутывала его голову. Дядя то ли что-то напевал, то ли мелодично командовал. Три Пашеньки, не переставая двигаться в сложном ритуальном хороводе, обтирали кожу Фёдора Ивановича комками тонких волокон, смоченных в пахучих настоях, и подносили плошки с разноцветными красками, в которые дядя и три других Пашеньки погружали подобия тонких костяных карандашей — граф чувствовал их прикосновения. Сам Фёдор Иванович тоже словно поплыл над землёй, свободно и плавно переворачиваясь то навзничь, то ничком…

…и уже не мог сказать, сколько всё это заняло: порой казалось, что время застыло навеки, а порой появлялось ощущение, что мир стремительно несётся куда-то, увлекая графа за собой. Дневной свет постепенно угас, но феерические картины переходили одна в другую, и действо продолжалось. Фёдора Ивановича вынесли из беседки, с ног до подбородка обмазав густым ароматным снадобьем; его тело белело среди множества тёмных тел аборигенов, сидевших плотно рядом друг с другом во мраке ночи при свете факелов…

…а в воздухе разносился дразнящий запах жареного мяса. Островитяне стали передавать из рук в руки большие блюда с дымящимися ароматными кушаньями, выложенными на широкие листья. Фёдора Ивановича одолел небывалый, совершенно зверский аппетит. Под взглядами улыбающихся Пашенек он хватал с блюда горячие куски и пожирал их, набивая полный рот и с урчанием обгладывая кости…

…пока с долгожданным чувством сытости не наступила блаженная истома. Фёдор Иванович лежал на рогоже, которую подстелили добрые туземцы. Он раскинул руки в стороны, и слушал ночь, и глядел, глядел, глядел в бесконечную черноту неба, усыпанного пылью незнакомых созвездий…

…которые мерцали, кружились и таяли во мраке.

— Пашенька, — прошептал Фёдор Иванович, погладил девушку по волосам и со счастливой улыбкой повторил: — Пашенька… свет мой, девочка моя милая…

Он открыл глаза — и с ужасом отдёрнул руку, подскочив на постели в своей каюте: к нему ластилась макако-аранья. Перед уходом в деревню Фёдор Иванович оставил бедного зверька матросам, а теперь обезьянка, видно, перегрызла верёвку и нашла дорогу к хозяину. Макака с укоризной смотрела на графа и щерилась. Он тоже оглядел себя, зажмурился, помотал головой и снова взглянул — на руки, на грудь, на ноги.

Говоря королю про татуировку, Фёдор Иванович почитал свой воинский подвиг не особенно выдающимся и ожидал получить столь же скромный орнамент, скажем, на плечах. Но Тапега расщедрился, и теперь обнажённое тело графа покрывал нескончаемый цветной рисунок. Посередине груди расположилась большая пёстрая птица в кругу мелких значков, образующих сетку. Вкруг неё переплетались красно-синие узоры — они уходили через плечи на спину и змеились по рукам; вдоль рёбер бежали полосы наподобие радуги, хищные зигзаги на бёдрах были похожи на зубы акулы, запястья охватывали ювелирно татуированные браслеты. Нетронутыми остались только кисти рук.

Фёдора Ивановича бросило в пот. Он рванулся к зеркалу, висевшему на переборке, и с облегчением выдохнул: татуировщики пощадили шею и лицо.

Тело было покрыто липким пахучим снадобьем — не иначе как для облегчения страданий, и всё равно повреждённая иглами кожа немилосердно горела. Стук в приоткрытую дверь заставил Фёдора Ивановича прикрыться простынёй.

— Добрый день, ваше сиятельство, — входя, сказал доктор Эспенберг. — Любуетесь, как вас разукрасили?

— Это… можно как-то убрать? — спросил граф.

— Сомневаюсь. Пигмент вколот под кожу на… гм… довольно большом пространстве… собственно, по всему телу. Надо подождать, пока сойдёт воспаление и отсохнут корочки, тогда посмотрим… Несколько дней придётся потерпеть и не мыться. На солнце тоже выходите с осторожностью, организм сейчас весьма ослаблен. Буду смазывать ваши… гм… раны, если позволите. — Врач показал деревянную чашу, которую держал в руках. — Ложитесь, прошу вас.

Пока Эспенберг осторожными движениями наносил мазь по вспухшим контурам татуировок, Фёдор Иванович узнал, что Робертс наведался на корабль и рассказал про сражение с пришлыми туземцами и про королевскую награду для героя. Крузенштерн отправил в деревню отряд, заставший одурманенного графа без чувств. Матросы на носилках унесли Фёдора Ивановича восвояси.

— Добычу вашу они тоже доставили, — сказал врач, — и черепа, конечно, просто восхитительны. Оружие весьма интересное, но его можно выменять на железо, а черепа — это военный трофей, которым не торгуют. Было бы очень любезно со стороны вашего сиятельства поделиться с натуралистами.

Когда Фёдор Иванович вышел для прогулки на палубу, набросив простыню, как тогу, матросы с офицерами бросали на него странные взгляды. Граф решил, что виной всему татуировки, которые виднелись на неприкрытых руках и ногах, однако его заблуждение развеял Крузенштерн.

— Я уже начал опасаться, что не довезу посольство до Японии, — мрачно сказал капитан, покосившись на Фёдора Ивановича. — Его превосходительство безвылазно сидит в каюте который день и страдает малярией, несмотря на усилия английского врача. Ваше сиятельство заявили, что намерены остаться на Нуку-Гиве, потому что здесь Пашенька, которую я не имею чести знать, и во всех отношениях совершенный рай.