"Канцелярская крыса" - Константин Сергеевич Соловьев

В этой исполинской кузнице работа шла постоянно, в три смены. Даже ночью, когда кипящая жара превращалась в душный влажный зной и на Новый Бангор стекала, клубясь, тихоокеанская густая ночь, Коппертаун продолжал жить и работать. Заточенными демонами гудели доменные печи, отрыгивали огненными венчиками наросты труб, дребезжали в цехах неизвестные Герти автоматы. С фабричными рабочими он, однако, старался дела не иметь. Людьми они были простыми и грубыми, причем толком было непонятно, является ли простота следствием врожденной грубости, или же грубость есть эволюционировавший придаток их простоты. Все похожие друг на друга, как россыпь промасленных гаек, на саржевый костюм Герти они взирали с усмешками, от которых ему делалось неуютно.

Не спал ночами и Шипси, но по другой причине. Шипси был обособленной полостью в теле Нового Бангора, куда сливались неизрасходованные за день секреции и гормоны, не нашедшие выхода и не выплеснутые в кровеносную систему города. Здесь они бродили в огромном котле, от которого пахло человеческим потом, джином, ароматическими маслами и опиумным дымом, а энергии, выработанной в этой реакции, было достаточно, чтоб зажечь множество гальванических вывесок, мерцающих в ночи. Шипси всегда был пьян, шумен и неразборчив, жизнь в нем клокотала без остановки, жизнь яркая, бездумная, сыплющая огнями, вызывающая отвращение попеременно с восторгом.

Шипси вобрал в себя большую часть ресторанов, пабов, игорных домов, увеселительных заведений и борделей города. На городских картах его именовали «Шипспоттинг», но Герти ни разу не слышал, чтоб кто-то так его называл.

Шипси. Приятель-Шипси. Фамильярный, насмешливый, вечно пьяный и куражащийся. Он притягивал к себе метущиеся и одинокие людские души, завораживая их переливами гальванических огней, всасывал в себя и опаивал дурманящим коктейлем, от которого тело делалось послушным и тяжелым, как голем, а голова – звенящей и пустой.

Провокатор-Шипси. Болтун-Шипси. Проститутки здесь ходили прямо по улицам, улыбаясь прохожим с той фальшивой скромностью, что возбуждает тысячекратно сильнее шпанской мушки, причем именно ее фальшивость придает их сексуальному излучению особое очарование. Тут шипело шампанское, звенели бессмысленные тосты, трещали по зеленому сукну карты. Иногда хлопали вразнобой выстрелы, поспешные и неумелые – это в укромных местах дуэлировали недавние собутыльники, ощутившие смрадное дыхание жизни сквозь липкий дурман опьянения.

Здесь сновали гадалки, неся клетки с дрессированными обезьянками, янтарно-желтые глаза которых таили грусть столетних стариков. Здесь толстяки в велюровых костюмах и непременно желтых жилетах шепотом предлагали верные ставки на скачки, маслянисто подмигивая и мягко хватая за рукав. Здесь, сбившись в небольшие стайки подальше от ярких огней, студенты передавали друг другу толстую самокрутку, распространяющую запах водорослей, хрипло смеялись и кашляли. Здесь на бордюрах сидели полуголые пьяные девицы, бранящиеся и плюющие под ноги прохожим. Здесь танцевали под фальшиво грохочущий оркестр уанстеп, кадриль, которую здесь отчего-то называли контрдэнсом[6], и новомодный нью-англез[7], фиглярский и откровенный. Здесь слепо шатались, на кого-то опираясь, люди с обессмыслившимися лицами и белыми непрозрачными глазами. Здесь был Шипси. Старый добрый приятель-Шипси.

Открыв для себя Шипси, Герти опасливо подумал, как бы не приклеиться к этой ловушке для мух самому. Слишком уж соблазнительно было позволить мыслям раствориться в потягиваемом через серебряную трубочку абсенте, позволить музыкальному ритму разметать одолевающие тревоги. Но и здесь сказалась его чуждость Новому Бангору – Шипси не смог растворить его в своих пьянящих водах, здешнее лихорадочное и буйное веселье не завлекло Герти надолго.

Он по-прежнему жил в другом слое города, который накладывался на исходное изображение, но не был его частью. Он оставался лишней линией на непонятном чертеже. Фрагментом мозаики, которому нигде нет места. Тем сильнее было его желание скорее покинуть остров.

- Мистра! Сигару, мистра! Три пенса сигара! Настоящий «Пор Ларанага!», отличный табак!

Герти встрепенулся, мгновенно вырванный из области бесплотных размышлений в мир яви. Оказывается, все это время он бесцельно прогуливался по Дуайт-стрит, глядя себе под ноги. Почувствовав отсутствие контроля, ноги сами понесли его вперед.

- Сигару, мистра?

Сперва ему показалось, что он едва не врезался в тумбу для объявлений – несмотря на палящую солнечную жару, стремившуюся выжечь жизнь в любом ее проявлении, вокруг него раскинулось пятно упоительной тени. Но это была не тумба. И даже не торговый автоматон из сонма болванчиков, что патрулировали центральные улицы, то и дело сталкиваясь друг с другом.

Это был уличный продавец, один из многих сотен, сновавших по Новому Бангору с переносным лотком, заваленным нехитрым товаром, от грошовых украшений до шелковых платков. Он был полинезийцем, и в самом этом обстоятельстве не было ничего удивительного, за подобное ремесло редко брались бледнокожие соотечественники Герти, слишком уж много сил требовали многочасовые прогулки по раскаленным улицам. Однако этот полли был огромен, настоящий великан. Он мусолил в пальцах сигару, выжидающе глядя на Герти. В его обличье Герти почудилось что-то знакомое и пугающее одновременно.

Грубые черты исконного и несомненного уроженца полинезийских островов, напоминающие каменного истукана с острова Пасхи, лицо с широкими скулами, переломанный нос боксера, тяжелая, как скотоотбойник локомотива, челюсть....

«Вот уж истинный Калибан[8], - подумал Герти, с опаской уставившись на исполина, которому едва мог достать макушкой до ключицы, - Невежество, грубость и какое-то безыскусное благородство в едином лике. Если какой-то силе и суждено сдерживать технический прогресс, то именно такой – примитивной, животной и, вместе с тем, совершенно природной силе…»

Определенно, где-то этот тип уже ему попадался. Может, на рынке? Или в порту? Герти все никак не мог сообразить. Наконец его осенило.

Вся штука была в том, что одежда полли не соответствовала внешности. Вот если снять с него зияющую прорехами соломенную шляпу и нацепить вместо нее алую с позументом фуражку, а вместо грубой холщовой рубахи натянуть того же цвета мундир…

- Прости, - пробормотал Герти, не замечая предложенной ему сигары, - Тебе, случайно, не доводилось раньше работать швейцаром?

Брови полинезийца сдвинулись, отчего лицо враз сделалось еще более грозным. Настолько, что Герти чуть не прикусил язык.

- Да, мистра. Полгода служил в швейцарах, было дело. В «Полевом клевере».

Это был тот самый швейцар, что дежурил у гостиничных дверей, обладатель в высшей степени атлетических форм и столь же жуткой внешности, сразу врезавшейся в память. Без своей алой формы он выглядел не в пример менее величественно, но в целом образ серьезных изменений не претерпел. Этого швейцара Герти всегда старался миновать побыстрее, а встречая его взгляд из-под бровей, тяжелый и задумчивый взгляд тигра-людоеда, торопился подняться в свой номер. Даже