Об искусстве и жизни. Разговоры между делом - Ирина Александровна Антонова

слух у него был отменный, он свистел любую мелодию, а в живописи не отметился. Я стал ходить в Третьяковку лет с одиннадцати, наверное, как научился сам ездить туда. У нас на Шереметьевской, рядом с домом, 12-й автобус останавливался, он шел до Белорусского вокзала, а там прямая ветка до Новокузнецкой, и рядом уже Третьяковка. Я сам незаметно для себя выучил этот музей практически наизусть, поскольку туда ездил, наращивая свои знания, а Пушкинский я позже узнал. Первый раз это была выставка Дрезденской галереи в 1955 году, а потом я стал туда ходить уже часто. Многие выставки смотрел, а вот, вы спрашиваете, помню ли Тышлера, нет, его я как раз не видел. Я о нем узнал, когда вышла книга Михоэлса, в ней я впервые услышал это имя и увидел незнакомые мне работы, и просто влюбился в его театральную графику, наброски Михоэлса в роли короля Лира и Ричарда III. Среди рисунков был один трагический — «Михоэлс в гробу». У меня всегда в жизни одно цепляется за другое и открывает что-то третье.

Так и с Ириной Александровной. Она сразу стала называть меня Юра, и мы перешли на очень хорошие, доверительные отношения. Я ей просто звонил, поздравлял с днем рождения, но это были отношения большие, чем с человеком, который сделал твою выставку.

И последнее, что у меня было с Антоновой незадолго до ее перемещения в президенты. Я позвонил ее секретарю: «Ольга Сергеевна, узнайте у Ирины Александровны, мог ли бы я к ней буквально на 15 минут зайти и когда?». Она говорит: сейчас узнаю, вот Норштейн звонит и так далее, хорошо, такого-то числа в пять часов. Я пришел к пяти часам. А вы знаете, у Антоновой перед кабинетом Итальянский дворик, и там, возле декоративного фонтана сидели сотрудники с папочками к ней. Я тоже сел. Смотрю на часы, думаю, о, нескоро попаду, тут целый круг, вдруг открывается дверь — Ольга Сергеевна: «Юрий Борисович, вас же ждет Ирина Александровна! Вам же назначено к пяти!».

Речь шла о Лазаре Гадаеве. Его уже не было в живых, его сын Костя загорелся выставкой Лазаря в Музее личных коллекций. С Лазарем у нас были дружеские отношения, помню, как мы собирались в его мастерской, было много разговоров, и он показывал мне чашу, вырезанную руками его погибшего на фронте отца, и Лазарь берег эту чашу, как величайшую драгоценность. Я говорю Антоновой, что речь идет о Лазаре Гадаеве. Она отвечает: «Да, знаю его».

Я: Он недавно ушел, а была бы возможность сделать его небольшую выставку? У него есть цикл «16 остановок Христа». — И положил на стол каталог.

Ирина Александровна смотрит, смотрит, и вдруг подвигает телефон, набирает и спрашивает у кого-то там: «когда у нас свободный зал?». Сделали выставку!

С моей подачи Антонова сделала выставку моего друга Шавката Абдусаламова. Она не знала этого прекрасного художника, мы съездили к нему в мастерскую, она посмотрела работы и в результате два месяца ошеломляющей экспозиции евангельского цикла.

Я всегда Антонову называл герцогиня, или Гейнсборо. Потому что она очень напоминала легкость портретов Гейнсборо. Я ей написал на 90-летие:

«Дорогая Ирина Александровна!

Пишет Вам давний поклонник из Марьиной рощи, Юрий Норштейн.

Поздравляю Вас и со столетием музея, и с Вашим уникальным и обстоятельным Днем Рождения, с Вашим личным Новым годом, который на самом деле называется Эпоха.

… Меня восхищает Ваша отвага, Ваша энергия переживания в мысли, в чувстве, в изображении, Ваша бескомпромиссность в аргументах. Тот, кто не испытал чувства ответственности в одиночку, никогда не поймет, чего стоят те или иные решения. …

Сегодня все музеи мира смотрят на Вас, шлют свое восхищение Вами, и по направлению их взоров мы понимаем, в какой части Земли подлинная точка культурного перекрестка. Вот они, самые нужные дороги человечества, если оно провозглашает приоритет культуры в жизни Земли.

…желаю Вам, чтобы Ваши каблучки и далее постукивали по каменным плитам музея, и чтобы те камни, по которым ступила Ваша ножка (снова Пушкин), передавали бы, как по телеграфу, тем камням, которые в ожидании — ждите, идет, идет… шаги приближаются! И пусть шаги действительно приближаются, и по стуку каблучков коллектив будет угадывать, будет ли выволочка или веселый разговор. И пусть стены музея и живопись одушевятся в вашу честь торжественным караулом, передавая из уст в уста: идет, идет!..».

Поздравление Ирины Александровны с юбилеем от Юрия Норштейна, 2012. © Ю. Норштейн

Владимир Васильев очень преданный посетитель и друг Пушкинского музея, каждый год с разными программами он участвует в фестивале «Декабрьские вечера». Ирина Александровна не раз приглашала его и на съемки нашей передачи, разговаривать не только о музыке, но и об изобразительном искусстве. В 2013 году в музее состоялась выставка коллекции Михаила Барышникова, также балетного танцовщика, и вполне очевидно, что Ирина Александровна попросила Владимира Васильева вместе посмотреть и обсудить его собрание, тогда же мы записали их разговор для передачи, но, как это часто бывало, в 25-минутную программу вошла лишь малая часть неожиданно большой беседы об искусстве начала и середины XX века.

С Владимиром Васильевым

Нам доводилось делать выставки картин Владимира Васильева, а теперь мы смотрим коллекцию произведений искусства, собранную Михаилом Барышниковым, и мне кажется, что и в вашей судьбе, и в судьбе Михаила, в вашем существовании в мире искусства, есть что-то общее. Как говорят — талантливые люди талантливы не только в своей профессией, но и в более широком ареале.

С Барышниковым наш музей связывают довольно давние отношения. В 2006 году мы показали выставку его фотографий. Он увлекается фотографией, это его хобби. В том же году мы показали выставку 28 акварелей Максимилиана Волошина, которые он привез в Москву в дар нашему музею. Впоследствии мне удалось во время моего пребывания в Нью-Йорке побывать в его центре искусств, и там в одной из комнат я увидела коллекцию принадлежащих ему художественных работ, в основном графических рисунков пером, акварелью и некоторых картин, которые, как потом оказалось, всегда сопровождали его. Даже уезжая в другие страны, он брал какую-то группу произведений с собой и развешивал их в помещениях, в которых жил. Я бы сказала, что это совершенно особый род коллекционера и коллекционирования, в котором есть что-то очень личное, интимное, очень близкое человеку, который собирает художественные произведения.

Вся коллекция тесно связана с