«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье

виском к ее голове и обнял ее немного крепче, нет, не то чтобы слишком заметно, а так, чуть-чуть. Всякий поднявшийся на второй этаж автобуса принял бы нас за влюбленную парочку.

Потом, когда мы уже проехали на четыре пенса, я забеспокоился. Когда мы исчерпаем наш лимит в шесть пенсов, старый автобус не вернется назад; когда мы доберемся до конечной остановки, он останется там на ночь. Девушка и я окажемся неведомо где без надежды дождаться обратного автобуса, а в кармане у меня всего-навсего шесть шиллингов. На такси шести шиллингов не хватит, не говоря уже о чаевых. Кроме того, наверное, и такси-то уже не ходят.

Надо же мне было свалять такого дурака и не взять больше денег. Возможно, глупо было об этом беспокоиться, но я с самого начала действовал импульсивно, и если бы мне могло прийти в голову, чем обернется этот вечер, я бы пополнее набил бумажник. Я не часто выходил с девушкой и всегда терпеть не мог парней, которые не умеют обставить это как следует. Можно неплохо перекусить в одном из кафе самообслуживания — их теперь развелось достаточно много, — а если бы ей захотелось чего-нибудь покрепче кофе или оранжада, конечно, в такой поздний час это не слишком легко, что ж, ближе к дому я знал, куда пойти. Мой босс ходил в один паб, где можно было купить джин и в любое время прийти и выпить из собственной бутылки. Мне говорили, что так можно выпить в шикарных ночных клубах Уэст-Энда, но там за это вас заставят заплатить бешеные деньги.

Как бы то ни было, а я ехал в автобусе бог знает куда и рядом со мной сидела моя девушка — я называл ее «моя девушка», как если бы она действительно была моей и я за ней ухаживал, — и у меня не было денег, чтобы отвезти ее домой. От волнения я заерзал на сиденье и стал рыться в карманах, надеясь, что мне повезет и я найду полкроны или хотя бы бумажку в десять шиллингов, про которые я совсем забыл. Наверное, своими движениями я потревожил ее, потому что она неожиданно дернула меня за ухо и сказала:

— Перестань раскачивать лодку.

Ну, я хочу сказать… мне это понравилось. Не могу объяснить почему. Прежде чем дернуть, она немного подержала мое ухо, будто ощупывала кожу, и осталась довольна, затем лениво оттянула его вниз. Такие вещи делают с детьми, а по тону, каким она сказала «перестань раскачивать лодку», можно было подумать, что она много лет знакома со мной и что мы едем с ней на пикник. Дружелюбно, по-приятельски, но приятнее, чем то и другое.

— Послушай, — сказал я, — мне очень жаль, но я поступил чертовски глупо. Я взял билеты до конечной остановки, потому что хотел посидеть рядом с тобой, и, когда нас там высадят, мы окажемся за многие мили от дома, а у меня в кармане только шесть шиллингов.

— У тебя есть ноги, разве не так? — сказала она.

— Что значит — у меня есть ноги?

— Они предназначены для того, чтобы ходить. Во всяком случае мои, — ответила она.

Тогда я понял, что все это неважно, что она не сердится и вечер удался на славу. Я сразу повеселел, крепко обнял ее, давая понять, какая она молодчина — большинство девушек разорвало бы меня на куски, — и сказал:

— Насколько мне известно, мы еще не проехали кладбище. Это имеет большое значение?

— Ах, будут другие, — сказала она. — Я не привередлива.

Я не знал, как понять ее слова. Я думал, что она хочет выйти на остановке у кладбища, потому что от этой остановки ближе всего до ее дома, ну как вы говорите: «Высадите меня около Вулвортс», если живете неподалеку. Некоторое время я размышлял над этим, а потом сказал:

— Как это — будут другие? Их не часто видишь на автобусных маршрутах.

— Я говорила вообще, — ответила она. — Не трудись говорить, мне больше нравится, когда ты молчишь.

Она произнесла это так, что ее слова не показались мне пощечиной. Я знал, что она имела в виду. Приятно разговаривать с людьми вроде мистера и миссис Томпсон за ужином; вы рассказываете, как прошел день, один из вас читает вслух несколько строк из газеты, а другой говорит: «Надо же, подумать только», — наконец кто-то начинает зевать, а кто-то говорит: «Кто идет спать?» Довольно славно поговорить с моим боссом за кружкой пива эдак в полдень или часа в три, когда нечего делать: «А я так думаю, что эти типы в правительстве устраивают в стране такую же кутерьму, как те, что были до них», — после чего нас прервут, чтобы заправиться бензином. Еще я люблю поговорить со своей старушкой-матерью, что случается не очень часто; она вспоминает, как шлепала меня, когда я был ребенком, а я сижу на том же месте, что и тогда, за столом на кухне, она печет печенье и дает мне обрезки теста, приговаривая: «Ты всегда любил обрезки». Вот это разговор, вот это беседа.

Но с моей девушкой я разговаривать не хотел. Хотел просто обнимать ее, что я и делал, хотел уткнуться подбородком в ее волосы — это она и имела в виду, говоря, что ей нравится, когда я молчу. Мне это тоже нравилось.

Меня немного беспокоило еще одно — могу ли я поцеловать ее до того, как автобус доедет до конечной остановки и нас высадят. Ведь одно дело обнять девушку и совсем другое — поцеловать. На то, чтобы разогреться, требуется некоторое время. Вы начинаете с того, что впереди у вас длинный вечер, и, когда вы уже побывали в кино или на концерте, да еще поели и выпили, считайте, вы уже знакомы; обычно все заканчивается поцелуями и объятиями — девушки сами ждут этого. По правде говоря, я никогда особенно не любил целоваться. До армии я встречался с одной девушкой, она была вполне что надо и нравилась мне, но зубы у нее слегка выступали вперед, и даже если вы закроете глаза и забудете, кого целуете, то все равно будете знать, что это она, ничего тут было не поделать. Милая старушка Дорис из соседнего дома. С другими бывает еще хуже. Когда вы в форме, то сталкиваетесь с ними на каждом шагу. Они слишком напористы, они охмуряют вас, и вы чувствуете, что им некогда ждать, пока парень сам обратит на них внимание. Не скрою, от них меня всегда тошнило.

Наверное,