За грибами в Лондон - Валерий Попов

Мобильник зазвонил, прерывая воспоминания. А собственно, зачем прерывать их? «Алло… Привет!.. Нет! Не могу… (точней, не хочу). Я в Молдавии!» – «Как – в Молдавии? – изумился он. – Мы же с тобой вчера…» – «Взял – и уехал! Что – нельзя?» – «Ну почему же…» – «Вот так!» «Я в Молдавии! – говорил я всем, даже тем, кто звонил по домашнему телефону. – Что значит – «как?»… Солнечно! Все, пока!»

…Тот «столб коньяка» я стремительно выпил и дальше летел буквально на крыльях, правда, часть маршрута на крыльях подводных – и за иллюминаторами сверкал Дунай. Вот уже не ожидал, что окажусь на Дунае и даже в Вилково, удивительном городке, в котором вместо улиц – бесчисленные протоки, и по ним плывут лодки с загнутыми носами…

«Алло!.. Я в Молдавии! Да!» Неделю я прожил великолепно. С утра – огненный танец жок, потом – коньяк. Солнце сияло. И через неделю… я даже загорел! Трудные дела… родственники… кредиторы. Налетай! Спляшем вместе.

Под Новый год всегда хочется чудес, доказывающих, что жизнь все еще любит тебя. Но чего еще ждать? Мало тебе? Уже то, что ты живешь, появился на свет, – колоссальная пруха!

Мой отец приехал в Ленинград в 1937 году поступать в аспирантуру, сбежав с прежнего бессмысленного места работы, на котором его заставляли учить казахов сеять пшеницу в пустыне, где она никогда не росла. Сбежал – в 1937 году, когда за десятиминутное опоздание отдавали под суд… И все обошлось! И в аспирантуру он поступил. Но, конечно, не сразу. Великого ученого Николая Вавилова, который должен был решить, брать его или не брать, в городе не было – обещали, что он приедет где-то под Новый год. Отец жил в общежитии, разгружал вагоны за копейки. Наступила зима. А отец сказал на прежнем месте работы, что едет в отпуск в Крым, тулупа не надел.

Отец вроде решил вернуться – но не в Казахстан, а в родную деревню… Он вспоминал, как медленно шел на вокзал по Невскому, подолгу любуясь красотами, на что-то еще надеясь. И – опоздал на поезд! Лиговка оказалась перекопана, пришлось бежать в обход! Он показал это место, благодаря которому я появился на свет. В общаге на следующий день он увидел перевод от друга из Казахстана, который продал его тулуп и прислал деньги!

Отец поступил к Вавилову в аспирантуру, познакомился с мамой – и все вышло великолепно! Конечно, лучшее чудо – то, которого страстно жаждешь! Все остальные чудеса как-то блекнут.

Характер отца передался, к счастью, и мне. И мне везет – совершается невероятное, если я очень чего-то хочу.

Помню, попав в пропасть между социализмом и капитализмом, я страстно из нее рвался, звонил в Москву модному издателю, чей телефон мне с трудом удалось добыть.

Отшивали! «Владимир Викторович занят!» Но я приехал в Москву, все-таки ему дозвонился. «К сожалению, сейчас уезжаю!» – «…А где вы находитесь?» – все же зачем-то спросил я. И оказалось – он в соседнем доме с тем, где я жил. И через минуту я стоял перед ним! И моя литературная жизнь продолжилась – в лучшем тогда издательстве Москвы. Чудо? Но как страстно я его создавал!

Под все эти бурные воспоминания я входил, между прочим, под своды приемного покоя больницы Святого Георгия. Поможет ли он мне – кстати, папашин тезка? Разве что сохранит жизнь! «А тебе мало этого?» – «Да, мало!» – «Угомонись!» Мой друг-хирург вышел навстречу. «Ну что? Собрался наконец-то?» – «Да!» – «Дела все закончил?» – «Увы! Ну, может, сходим куда, пожрем на прощанье?» – «Какое еще прощанье? – Он глянул на часы. – Ну…» – «Тут близко отличный грузинский ресторан!» – вскричал я. «Нет! Тут есть рядом кафе. Без алкоголя!» – мрачно добавил он. Да, крепкого алкоголя не было. Но было пиво! Правда, лишь двух сортов. Но мне хватило! Пражское – «Велкопоповицкий козел», и братиславское – «Златый фазан». Почему-то, волнуясь, я выбрал второе. Вдруг ожил мобильник – звонил, что интересно, тот самый человек, который тогда оказался в соседнем доме в Москве, когда решалась моя судьба, – ставший за эти десятилетия большим начальником. «Ты что делаешь с двадцать второго по двадцать седьмое?» – «А что?» «Да надо поехать тут на одну ярмарку». – «В Братиславу?!» – воскликнул я вдруг. «Откуда ты знаешь? – изумился он. – Мы тут минуту назад решили!» – «Сам удивляюсь!» Про братиславское пиво я уж не стал говорить: не надо казаться проницательнее начальства.

«Что, опять что-то?» – проворчал друг-хирург. «Я быстро!» – я пообещал. «А в Европе как раз Рождество!» – возликовал я.

Конечно, скептик тут скажет: «Ну и что? И без всякого пива раздался бы звонок». Но лучше все-таки верить, что чудеса случаются по твоей воле – тем более что так оно и есть.

Я прошел через весь остров, обернулся и увидел его весь – ровный, чуть провисающий к середине. Длинные ограды для коров из двух жердей – одна у земли, другая повыше – редкими изогнутыми линиями пересекали широкий луг. Я уже знал, что там – мягкое, чавкающее болото, по которому может пройти лишь корова на ее раздваивающихся, пружинистых, грязных копытах. Вся середина острова была травяной, и только на высоких берегах рос лес, согнутый ветром, а где не согнутый – переломанный. Я хотел вернуться обратно по кругу, по высокому берегу, но сразу же оказался в страшном буреломе: острые обломки веток уткнулись мне в горло, как пики! Кустарник был сцепленный, перепутанный, закрытый елями от солнца, гнилой, с серой свисающей бахромой, осыпающейся трухой, вызывающей зуд на коже… Не пройти! Значит, единственный путь назад – та же тропка посреди долины, и опять та же собака будет лаять на ветру, поднимая хвост, а грудью припадая к земле, а потом, когда я с покрасневшим напряженным лицом все же пройду, она поднимется на все четыре лапы и еще несколько раз гавкнет, уже с большими промежутками, вопросительно… Но на обратном пути собака не выскочила из сарая – только корова на лугу подняла голову. Когда я вернулся к дому над бухтой, где приставали катера, установилось предвечернее затишье, впервые за весь день между серой водой и серым небом появилось желтое расплющенное солнце, и в полузаброшенном доме, где я снимал террасу, стекла сделались желтыми. Я сидел на единственном стуле и смотрел на закат.

…Утро пришло тихое, теплое и туманное. Терраса на втором этаже, на столбах, стоящих внизу в малине, в крапиве. Горизонт расплывчат и пуст, и поднимешь глаза через час – стоит белый строй кораблей, появившихся незаметно, беззвучно, непонятно когда. Обедая в кухне, я взглядывал через маленькое окошко и видел, как набираются тучи, все темнеет, крепчает ветер. И потом, хлопнув дверью, я вышел на обрыв и, открыв рот, сразу весь наполнился ветром, словно надутая резиновая игрушка, и упругие, словно накачанные, руки даже не приблизить к бокам. По скользкой тропинке, цепляясь за кусты, я спускаюсь вниз. Перекинув с животика на спинку, открываю ржавый замок, отталкиваю лодку и рывком врубаю мотор. Сначала лодка падает, проваливается между волн, но вот я нашел ритм, вернее, скорость, и лодка мчится по верхушкам волн, сшибая их, сбивая. Вот так! Вот так!.. Все в нашей власти, абсолютно! Только одно место – впереди – освещено солнцем, волна там пестрая, рыжая. Вот появляется вдали форт – розовый, словно из помадки, особенно розовый на фоне серого неба. Обрыв, взблескивающий иногда маленькими острыми камнями, вереск, горячие цветы, пушки. Моторка, лопоча над мелкими беспорядочными волнами, качаясь на веревке, остается, привязанная, внизу. Я взбираюсь вверх, пролезаю через пролом в полуразрушенной стене. До этого был словно оглохшим от ветра, и вдруг за стеной, после простора, волнения – жара, звон в ушах, тихое бубнение пчел.