Дети Брагги - Арина Воронова

А потому о гибели его нам известно лишь со слов Вестмунда, который признался, что, защищаясь, проломил голову брату каменным жезлом. Дружинники Редрика требовали смерти моего воспитанника, но, сообразив, что получат тогда лишь небольшую долю из могильного золота, согласились на виру.

Жезл же, а был он выточен из точильного камня, Вес носил при себе с той самой минуты, как, бросив добытое золото, один объявился в лагере. Он не отказывался показать его, но и не давал взять в руки никому, даже мне. Не раз с тех пор являлись мне в снах те жестокие, вытесанные из камня лица, будто бы расплывшиеся в удовлетворенной улыбке, напившись крови братом убитого брата. В те дни, возможно, и удалось бы заставить Веса расстаться с этим оселком, но казалось нам, что нет времени для снов и знамений.

Чем больше согревался каменный жезл телесной силой моего воспитанника, тем более прибывала сила и власть Веса. Как удалось ему убедить, подчинить себе бывалых воинов? Кто об этом думал в те дни, когда тягчайшая наша тревога была за оставленные с малым отрядом корабли? Свою вину, свое попустительство и недомыслие я могу загладить, раскрыв те тайны Веса, какие мне дано было узнать.

Уже в Фюркате, что был тогда лишь скромным поселением военных дружин, было мне видение о древнем свойском конунге Аунде Старом.

Во сне этом дух мой перенесся в иное тело, и пребывая в нем, я, что не был мной, знал, что ни единый луч света не прорезал окружающую меня тьму вот уже дважды две сотни лет. Было время, когда все вокруг мерцало слабым отсветом разложения, освещая безмолвные, накатывающиеся волнами полчища личинок, по мере того, как они поглощали тела, глаза и печень и плоть тех, кто лежал здесь. Но теперь личинки канули в вечность, превратив трупы в белеющие кости, столь же твердые и недвижимые, как точильный камень, на котором покоится моя собственная, тоже лишенная плоти, левая рука. Я же знаю, что камень этот пульсирует силой и жизнью, недоступной живым.

Точильный камень этот получил я, заключив сделку со Всеотцом нашего мира, асом асов, когда просил я у него долгой жизни. И принес я в жертву ему своего сына, и ответил мне ас асов. И рек мне, что двадцать лет я проведу в изгнании, а затем вернусь. Так и случилось.

Нагрянул в Упланд Али Смелый, сын Фридлейва, и мне пришлось укрыться на Гаутланде, в земле Одина.

Прошло двадцать лет, и я вернулся на родину своих предков. И вновь принес я Всеотцу кровавую жертву. И обещал мне Тюр-ноши, что жить я стану, сколько сам того пожелаю, однако должен буду исполнять при этом два условия. За каждые десять лет жизни должен был я приносить ему в жертву по сыну, и во-вторых, править мне надлежит силой точеной стали и никогда не расставаться с жезлом Отца Ратей.

Однако одного не открыл мне Гримнир, скрыл от меня то, что тело мое и разум станут стариться с каждым прожитым годом, как тело и разум обычного смертного. После того, как принес я в жертву седьмого своего сына, я прожил еще десять лет, но не мог уже более ходить, и трэлам приходилось носить меня на руках. После гибели на алтаре восьмого моего сына, стал я совсем дряхл, но открылось мне, что не пристала дряхлость воину, а также и то, что сам я не в силах отказаться от продления своей жизни и вновь и вновь стану губить побеги собственного древа.

И тогда дважды семь поколений назад воссел я на этот трон, дабы безучастно взирать в вечность. И помнил, как вместе с плотью прогнило подо мной дерево, как кости мои и дерево трона будто срослись, слились воедино.

Я помнил, как это было. Трэлы прокопали огромную борозду, втянули на полозьях сюда ладью. Послушные моему приказу, установили у рулевого весла трон. Откинувшись на гладкое жесткое дерево спинки, я положил на левый подлокотник жезл из точильного камня с вырезанными на нем жестокими лицами, на правый лег широкий меч. Жезл аса висельников я решил унести с собой, дабы не искушал он более никого вступить в сделку с Бельверком.

По моему кивку рабы ввели боевого коня. Двое держали его под уздцы, так чтобы жеребец смотрел прямо мне в глаза, в то время как третий зарубил его топором. Затем привели четырех моих лучших охотничьих псов — каждого прикончили ударом в сердце. Я внимательно проследил за этим, чтобы удостовериться, что каждый из них мертв, поскольку не собирался делить свою вечную гробницу с запертыми в деревянной ловушке хищниками. Потом внесли соколов, умело придушили каждого. За ними — женщин: пару красавиц, которые рыдали, вопили, несмотря на одурманивающий их мак, воины быстро задушили и их.

Затем воины кряхтя внесли сундуки, до краев заполненные драгоценными камнями и золотом дальних южных земель. О как бы хотелось им оставить эти сокровища себе, не опускать в вечную тьму гробницы! Они, быть может, даже выкопали бы их, если б посмели.

Но они не посмеют. Еще с год от кургана станет исходить слабое голубоватое сияние творящего свое дело в недрах земли разложения.

Верный слуга станет приходить раз в месяц, и от его факела по всему кургану заполыхают ядовитые вспышки выходящего с вонью из-под земли газа. Слухи, легенды окружат курган, пока все и каждый не проникнутся страхом перед могильником Аунда Старого. Если он станет мне, Аунду, могилой.

Расставив сундуки, люди стали складывать камни вокруг ладьи с ее грузом мертвецов, пока у носа и кормы стена не достигла спинки трона. Поверх этих стен настелили прочные деревянные балки, покрыв их сверху листом меди. Тело конунга обернули несколькими слоями холста. С ходом веков сгниет дерево, и кости животных и женщин смешаются с землей в бренный прах. Я же, конунг Аунд Старый, проживший столько, сколько не отпущено было ни одному человеку, останусь сидеть здесь, взирая на них. Их похоронят мертвыми, но я пребуду вечно.

Доверенные воины, шесть человек, режут глотки трэлам, укладывают их вокруг корабля. Потом выбираются наружу. Мне остается безучастно смотреть, как поднимается за бортами ладьи земля. Вот она уже вровень с каменной стеной, вот сухая черно-серая струйка сыплется за борт, запорашивая лежащую на точильном камне левую руку.

Но еще остается отблеск света. Дождем сыплются комья земли.

Отсвет исчез, сгустилась тьма. Конунг Аунд Старый откидывается на спинку трона, вздохнув наконец с облегчением. Все свершено по его воле. И так оно и должно остаться. Навечно.

Что бы ни случилось, он останется прежним. Хогби. Обитатель гробницы.

Видение это я пересказываю для того, чтобы, во-первых, самому вспомнить, как пришел я к мысли о том, что не сам Вестмунд, но могущество аса асов создает новое конунгство. А во-вторых, чтобы показать, что друг Мимира над видениями не властен, иначе не допустил бы он, чтобы они снисходили ко мне.

Призвав меня к себе перед смертью, Хельга сказала, что сын ее непременно возвысится надо всеми смертными и станет прославленным конунгом. С меня же, его воспитателя, взяла синеокая дочь Хрови клятву, что буду я помогать ему советом и делом и что никогда не сделаю ничего, что могло бы повредить ее сыну или воспрепятствовать ему на пути к небывалой славе.

Клятва, столь безобидная у одра умирающей матери, обернулась для меня тяжкими путами. Я не в силах более был воздействовать на Веса, в которого, как поведало мне вещее видение, о котором я еще расскажу, вошел Всеотец. Не мог я и поделиться своими заботами с Кругом — это нарушило бы данный мною обет. Не мог я и оставаться в Фюркате, скромном лагере небольшой дружины воспитанника моего и детей Брагги, который у меня на глазах превращался в столицу нового конунгства.