Дети черного озера - Кэти Мари Бьюкенен

Усопших порознь. Вместо этого она станет сидеть с ним вечерами, касаясь его бедром; гладить его руку, проходя мимо — в дверях, у огня. Она будет молоть ему пшеницу и заботливо чинить штаны, будет стоять, прислонившись к низкой стене кузни, и заинтересованно глядеть на раскаленное железо, инструменты и мехи — она постарается. Теперь ей стало ясно: то, что она чувствовала, глядя издали на Молодого Кузнеца в его кузне, было скольжением к обрыву любви. И она соскользнет в этот обрыв. Она ляжет на спину и раздвинет колени, позволит желанию расти, достичь вершины и обрушиться в непреходящий жар.

Она даст ему предсказанное друидом дитя.

ГЛАВА 34

ХРОМУША

Ни один из сородичей не глядит на моего отца, стоящего рядом с каменным алтарем, рядом с Лисом. Никто не осмеливается поднять взгляд. Почти наверняка все они — как и я, как и отец — мысленно подсчитывают, сколько лун минуло с того мрачного вечера в начале Зяби, когда пропал Арк, до моего рождения в теплый полдень, когда солнце высоко стояло в небе. Это было в пору Роста, но не в Ту, что наступила после исчезновения Арка, а в следующую. Почти двадцать лун спустя. Очень странно и трудно это осознавать. Но все же у меня на пояснице красноречивая отметина, и я не похожа на других: я признанная провидица. И всем известны слухи о тех долгих неделях, когда моя мать чуть ли не еженощно исчезала из дому, когда она причитала на гати, тянущейся над мочажиной, где слышнее дыхание Другого мира. Я думаю о пользе белены, когда нужно высвободить дух из тела, и о том, как матушка сказала: «Я хотела, чтобы меня унесло в Другой мир». Я думаю о ее словах: «Я тебя обманула», «Изъян Хромуши — это мое наказание». И я склонна верить ей.

Я отсчитываю луны от моего рождения. Ночь Усопших, когда ворота в Другой мир приоткрываются, была девятью лунами раньше. Я прикладываю руку к сердцу, считаю снова — и смиряюсь с правдой.

Лис громко хлопает в ладоши, и все лица обращаются к нему. Некоторые женщины прикасаются к губам, к земле.

Мать поднимается с колен, берет в ладони лицо отца, поворачивает к себе — к своей бледной коже и розовым губам, прямому носу, изящному подбородку.

— Кузнец, — говорит она, почти молит, — я была несчастна. Но я больше не ищу его. Это было очень давно.

Он пытается отвернуться, но она еще крепче сжимает его лицо в ладонях.

— Ты ее отец во всем остальном, — говорит она, ловя его взгляд, словно своими прекрасными печальными глазами сможет вечно удерживать его во власти чар.

Отец смотрит на Рыжаву, на которую теперь обращены все взоры. Та не сводит с него глаз, чуть недоверчиво наклонив голову, словно давным-давно знает его самого и его привычку пасовать перед женщиной, за которой он ходил по пятам с отроческих лет — утомительная, нескончаемая погоня.

Он снова переводит взгляд на мать.

— Изгоняю тебя, — произносит он сильным, ясным голосом, каким пристало мужчине отвечать неверной супруге.

Деревня ахает. Мне требуется некоторое время, чтобы сообразить, осознать: сейчас моя мать нанесла последний удар истерзанному отцовскому сердцу.

Лис хлопает ладонью по каменному алтарю и, пока сородичи шепотом перебирают имена богов и знакомые слова благоговения, хлопает снова.

— Ты по-прежнему можешь любить ее, — говорит матушка, убирая ладони с его лица. — Ты будешь по-прежнему любить ее?

Он молчит, отказывая ей в утешении, ибо она заслуживает кары за все то, в чем отказывала ему.

Он будет любить меня по-прежнему. Я знаю. Его любовь не смутится моим происхождением. Тут он, как и я, ничего поделать не может.

Арк зачал меня, но мой истинный отец дает мне пищу, одежду и кров. Он чинит нашу тростниковую крышу, наши глинобитные стены. Суровыми ночами он встает, чтобы подбросить полено в огонь и плотнее укутать меня мехом. Он берет меня за руку, гладит по волосам, целует в лоб с нежностью, чуждой большинству мужчин. Ради меня он обнажает кинжал против друида, не страшась последствий подобного действа.

Матушка хватает меня в охапку, прижимает к себе. Она содрогается от рыданий, прерываясь лишь для того, чтобы осыпать поцелуями мои волосы, мои сухие щеки. Хмара и Старец тянутся ко мне, к ней, словно она не изгнана, словно остается одной из нас. Она не разжимает объятий, не перестает рыдать. Я стою, прижав руки к бокам.

Внезапно я чувствую металлический привкус во рту, за которым следует белая вспышка, и я вижу мать, огибающую пшеничное поле. Ее руки поднимаются к шее, к амулету, покоящемуся в ямке на шее: серебряный крест Матери-Земли, тонкая, восхитительная работа, предназначенная покорить равнодушное сердце.

Затем я возвращаюсь и вновь ощущаю себя пленницей в ее объятиях. Вдыхая ее знакомый запах, я расслабляю напрягшиеся руки. Но то видение — скорее мгновение из прошлого, нежели из грядущих дней, — появилось для того, чтобы напомнить мне о ее первой лжи: тогда, давным-давно, на празднике Очищения, она сказала, что бросила амулет в болото, принеся жертву Матери-Земле. И может быть, та ложь не была первой.

— Изыди, прелюбодейка! — изрыгает Лис. — Изыди из этих мест, где чтят наши священные традиции! Изыди с Черного озера!

Но она по-прежнему не разнимает рук, пока я не начинаю извиваться и не выворачиваюсь из ее объятий. Некоторое время она потерянно стоит, затем тянет ко мне руку. Я думаю о своем проклятии, о всех тех днях, что провела в раздумьях о его источнике. Мы так похожи с матушкой, и она так легко принимала на веру необъяснимое. Может быть, она не понаслышке знает о прорицаниях? Когда я думала об отце, о его работе, мне казалось, что некоторые вещи создаются с помощью высшей силы. Вот ведь простота! В моем проклятии виновато не что иное, как темнота, неверность, мать, цепляющаяся за то, чего нам не дано найти в этом мире.

Я отшатываюсь от ее вытянутой руки.

Мать, спотыкаясь, бредет к тропе, спотыкается еще три раза, и вот я уже не различаю мелькания ее синего платья среди деревьев. Сердце у меня бьется ровно, спокойно, как будто я наблюдаю все со стороны, как будто грядущее невозможно, как и происходящее сейчас.

В следующий момент я вижу, как Пастух подхватывает двух своих младших детей, а Вторая Вдова — одного из сыновей, словно они готовятся бежать из рощи. Затем я замечаю нечто странное: пошатывающуюся лисицу, ее