80000 километров под водой - Жюль Верн

— Господин профессор, — сказал канадец, — ваши доводы несостоятельны. Вы говорите все в будущем времени: „Мы будем здесь. Мы будем там“. А я говорю в настоящем времени: „Мы здесь — воспользуемся этим“.

Мне нечего было возразить против логического рассуждения Неда Ленда, и я почувствовал себя побитым в этом споре. У меня не было больше аргументов в защиту своего предложения.

— Господин профессор, — продолжал Нед, — предположим на минуту невозможное — что капитан Немо сам предложит нам свободу. Примете ли вы ее?

— Не знаю.

— А если он добавит, что это предложение он не повторит никогда в жизни, — тогда вы как поступите?

Я промолчал.

— Что об этом думает друг Консель? — спросил канадец.

— Другу Конселю решительно нечего сказать по этому поводу, — спокойно ответил фламандец. — Он совершенно не заинтересован в том или ином решении этого вопроса. Так же как его хозяин, так же как его приятель Нед Ленд, — он холост. Ни жена, ни дети, ни родные не ждут его на родине. Он служит у своего хозяина и этой службы бросать не собирается. Он с прискорбием должен сообщить, что не собирается принимать участия в голосовании этого вопроса и создавать своим голосом перевес той или иной стороне. В дуэли участвуют только два человека: хозяин с одной стороны и Нед Ленд — с другой. Засим друг Консель умолкает и приступает к подсчету ударов.

Я не мог удержаться от улыбки, слушая речь Конселя. Вероятно, в глубине души канадец был доволен, что Консель не выступает против него.

— Раз Консель не участвует в споре, — сказал он мне, — нам остается решить его между собой. Я свое сказал. Вы меня выслушали. Что вы можете ответить мне?

Надо было притти к какому-нибудь решению. Увертки были мне противны.

— Вот мой ответ, друг Нед, — сказал я. — Вы победили Меня в споре, и я не могу выставить серьезных возражений против ваших доводов. Надеяться на то, что капитан Немо нас сам отпустит, нечего. Самая элементарная предусмотрительность не позволит ему это сделать. Но та же предусмотрительность требует, чтобы мы использовали первый же удобный случай покинуть „Наутилус“.

— Великолепно, господин профессор! Вот теперь вы рассуждаете разумно!

— Но у меня есть еще одно замечание, — сказал я. — Нужно, чтобы случай этот был действительно удобным. Надо, чтобы наша первая же попытка побега увенчалась полным успехом. Ибо, если она не удастся, нам уже никогда больше не представится подходящий случай, и капитан Немо никогда не простит нам побега.

— Это верно, — сказал Нед Ленд. — Но ваше замечание одинаково относится к попытке бежать сегодня, как и к тем попыткам, которые мы предпримем через два года. Из этого следует непререкаемый вывод: как только представится удобный случай к побегу, надо будет немедленно воспользоваться им.

— Согласен. А теперь скажите, Нед: что вы называете „удобным случаем“?

— Темную ночь, когда „Наутилус“ идет вблизи какого-нибудь европейского берега.

— И вы думаете спасаться вплавь?

— Да, если „Наутилус“ будет плыть по поверхности вблизи берега. Если же корабль окажется под водой и берег будет на далеком расстоянии, то…

— То в этом случае?…

— В этом случае нужно будет захватить шлюпку. Я знаю, как это сделать. Мы заберемся в нее и, отвинтив болты, всплывем на поверхность так, что даже рулевой, помещающийся в штурвальной рубке, не заметит нашего бегства.

— Ладно, Нед. Стерегите же подходящий случай. Только помните, что неудача погубит нас!

— Не забуду, господин профессор!

— А теперь, когда мы обо всем договорились, Нед Ленд, хотите знать, что я думаю о вашем проекте?

— Конечно, господин профессор.

— Я думаю, — подчеркиваю — думаю, а не надеюсь, — что этот подходящий случай скоро не представится.

— Почему?

— Потому, что капитан Немо, вероятно, хорошо понимает, что мы не отказались от мысли вернуть себе свободу, и поэтому он будет настороже во время нашего плавания вблизи европейских берегов.

— Я согласен с мнением хозяина, — сказал Консель.

— Поживем — увидим, — ответил Нед Ленд, упрямо покачав головой.

— Хорошо, — сказал я, — довольно! Не стоит больше разговаривать об этом. В тот день, когда вы решите бежать, вы нас предупредите, и мы последуем за вами, ни о чем не расспрашивая. Мы слепо верим вам, Нед!

Так окончился разговор, который должен был иметь очень важные последствия.

Скажу сразу, что, к великому огорчению канадца, события подтвердили правильность моих предложений. То ли капитан Немо не доверял нам в этих оживленных морях, то ли он хотел избежать встречи с многочисленными судами всех наций, бороздившими воды Средиземного моря, но мы почти все время шли под водой и на далеком расстоянии от берегов. „Наутилус“ либо всплывал на поверхность так, что из воды выступала только рулевая рубка, либо он забирался на большие глубины. Кстати сказать, между Греческим архипелагом и Малой Азией мы не находили дна и па глубине в две тысячи метров.

О том, что мы прошли мимо острова Карпафос, который принадлежит к группе Додеканез, я узнал только от капитана Немо, указавшего мне его местонахождение на карте.

На следующий день, 14 февраля, я решил посвятить несколько часов изучению рыб Греческого архипелага. Но по неизвестным мне причинам ставни на окнах салона весь день оставались герметически закрытыми.

Проследив по карте путь „Наутилуса“, я увидел, что он идет к острову Криту. В тот момент, когда я вступил на борт „Авраама Линкольна“, этот остров восстал против турецкого ига. Я не знал, какая судьба постигла восставших критян, и уж, конечно, не капитан Немо, порвавший всякую связь с обитаемым миром, мог осведомить меня об этом.

Я не делал никаких намеков на это событие, когда вечером встретился с капитаном Немо в салоне. Надо сказать, что капитан показался мне мрачным и чем-то озабоченным. Вопреки обыкновению, он неожиданно распорядился открыть обе ставни в салоне и, переходя от одного окна к другому, пристально всматривался в воду. Что он надеялся увидеть? Я не мог разгадать этого и потому просто занялся рассматриванием рыб, проносившихся перед моими глазами.

Среди многих других рыб я заметил морских колбней, в просторечии именуемых бычками; эти рыбы часто встречаются в соленой воде вблизи дельты Нила.

Далее я увидел фосфоресцирующих пагров — рыбок из семейства шаровых, или так называемых морских карасей. Египтяне считали этих рыб священными, и заход их в воды Нила, обычно предвещавший большой разлив реки, то есть хороший урожай, отмечался пышными религиозными церемониями.

Мимо нас проплыла стайка хейлинов — костистых рыб длиной в тридцать сантиметров, с прозрачной чешуей синеватого цвета, местами усеянной красными пятнами. Эти рыбы питаются исключительно морскими водорослями, что придает их мясу исключительно нежный вкус. Хейлины считались лакомством еще в древнем Риме и подавались на стол с приправкой из молок мурены, павлиньих мозгов и ласточкиных языков.