На 4 кулака - Маргарита Малинина

— Что ж, если ты этого хочешь… — Клянусь, в глубине его глаз я заприметила слезы. — Мне жаль, что так вышло. Я никогда не желал тебя обидеть.

Дверь закрылась. Он ушел. Навсегда.

— За что ты его так? — набросилась на меня Танька, которая, оказывается, не преминула подслушать разговор.

— Чем несправедливее наша ненависть, тем она упорнее, — загадочно ответствовала я и прошла в комнату.

Честно говоря, захлопывая за ним дверь, я думала, что наступит облегчение от потери ненужного груза и умиротворение от справедливого отмщения. Ни первое, ни второе почему-то не наступило.

Репетиция «Последнего звонка» прошла удачно: все наконец-то выучили песни и отведенные каждому школьнику, теперь уже бывшему, стихотворения. Лично мне достался стих на английском, который буду завтра читать для учительницы иностранного языка, так как она сообщила классной руководительнице, что я лучшая по ее предмету.

— Ты порвала с ним? — отловил меня в перерыве папаня. — Мать сказала, он звонил.

Вот притворщик! «Это ты с ним порвал!» — хотелось мне ответить. Как он мог?

— Да.

Почему я не могу врать, если врут мне?

Отец нахмурился. Раз он наговорил Кольке гадостей, стало быть, понял, что у меня на то не хватило духу. И сейчас он понял, что я вру, но не понял, что я знаю, что он врет. И ничего не сказал. Я тоже больше ничего не сказала.

Дома, чтобы отвлечь себя, я стала размышлять над убийством Колесниковой. Новые факты поражали своей непонятностью и никак не желали укладываться в уже привычную картину с заглавием «Убийца Федоткин». Кто приходил к шантажистке перед ее смертью? Люди, с которых она тянула деньги? Один из них должен быть убийцей. Женщина, по словам Козенко, приходила после мужчины, но это не значит, что убийца она. Возможно, труп уже лежал под окнами, никем пока не замеченный.

Мой глаз выхватил календарь на стене, и я хмыкнула. Как можно быть уверенным в том, что эти двое реально приходили прямо накануне смерти Колесниковой, если у свидетеля нет ни календаря, ни телефона, ни телевизора. Он вообще сумасшедший! Он живет в своем выдуманном мире! А что, если старик видел всего-то полицейских, сновавших туда-сюда после обнаружения трупа? Или, может быть, ему эти мужчина с женщиной приснились? Эх, жаль, но время было потрачено впустую. Нам вообще не следовало к нему идти.

А кому-то следовало уже мне позвонить…

На «Последний звонок» Любимова, естественно, притащилась. А также родители, хотя папе и так положено быть там, ведь он преподаватель. Я была на удивление спокойна, даже флегматична, что воля, что неволя — все равно. Видимо, ресурсы нервной системы исчерпались, и энергии реагировать на что-то уже не осталось. Единственное, что слегка затронуло мое сознание, — это мысль о том, что в зале не хватает того, кого бы я больше всех желала здесь увидеть. Но с какой стати ему тут присутствовать?

— Ты как? — отозвав меня в сторонку по окончании пытки под названием выступление на публике, проявила лучшая подруга волнение. — Живая?

— Наполовину, — вяло отозвалась я. — Он мне больше не звонил. Я ждала вчера весь день, что он позовет к себе, я бы все бросила, родителей бы бросила, я бы прилетела… Но он не звонил.

— Она целыми днями ничего не ест! — незаметно подкралась Танюха и давай на меня стучать. — Из-за какого-то раздолбая! А представительного мужика выставила вон! Всё, чтобы отомстить родителям: они дали от ворот поворот ее хахалю, и она так же поступила с их протеже!

— Таня, ты все не так поняла!

— Что, правда ничего не ешь? — сочувственно спросила Катя.

Я опустила глаза.

— Бойкот. Голодовка.

Любимова с грустью вздохнула, полезла в сумочку, достала оттуда конфету и, убедившись, что мои родители не смотрят, сунула ее мне в рот против моей воли. Ошарашенная, я даже не спросила, откуда у нее в сумочке еда. Наверно, она считала, что «Последний звонок» растянется на несколько часов и она успеет проголодаться.

Дома мать пристала с ненужными расспросами:

— Что с тобой происходит? Это из-за этого Николая? Да плюнь, знаешь, сколько их у тебя еще будет? Целый ворох. Видишь, он даже не звонит, значит, так ты ему нужна. Садись обедать.

Я проигнорировала ее приглашение к трапезе и по обычаю уселась на софу, молча глядя на свои колени. Когда-то он на них лежал…

— Ты будешь есть, овца, или нет?! Я ведь нагрела!

Мне трудно понять, что чувствует мать, когда единственная дочь не ест, не пьет, целыми днями не разговаривает, ходит как сомнамбула и ничего не объясняет, наверное, это тяжело. Но как я скажу ей, что меня предали? Ведь предал меня не кто другой, как они сами.

А Хрякин хорош! Надо настолько бояться моего родителя и его топора, чтобы при одном недобром замечании тут же скрыться из виду! Или дело не в этом? Он же не подросток, в самом деле…

Внезапно это стало очень важно для меня — просто знать. Знать, что у него в голове. Да, придется проглотить свою гордость, чтобы задать этот вопрос, но что с того? Я лучше буду жалкой, но умиротворенной (не знаю, с чего я взяла, что уверенность в том, что Коля окончательно меня бросил, принесет в мое сердце мир).

Встав с кровати, я приложила телефон к уху и, отмечая периферическим зрением, что родители наблюдают за мной с кухни, сказала в трубку:

— Да, Кать… Я не знаю, мне неохота… Ну хорошо, — сделала я вид, что сдалась.

Убирая мобильный в сумку, я крикнула в сторону кухни:

— Я к Кате, — и пошла в коридор обуваться.

— Хорошо, — одобрила мать, выходя ко мне. — Надолго?

Я не ответила.

Сидя на лавочке возле подъезда, словно какая-нибудь бабка, жаждущая сплетен, я набрала Ника. Он не ответил, но я была настойчива и звонила с небольшими перерывами до тех пор, пока не он наконец не снял трубку.

Его голос звучал немного испуганно:

— Да.

— Коля…

— Юль, это ты, — выдохнул он с облегчением. — Я решил, что это снова твой отец.

Против воли я прыснула.

— Не, это я. Я вот почему звоню… — Вынужденная пауза. Он меня не торопил. — Хотела спросить: почему ты не звонил?

— У меня создалось впечатление, что телефон отобрал твой отец, и я ждал, когда ты сама со мной свяжешься.

— Правда? То есть ты не бросил меня? Черт, — тут же добавила я, — выражаюсь как отчаявшаяся, лишенная гордости баба, которых я всегда презирала.

Он хихикнул:

— Немного похоже, совсем чуть-чуть. И нет, не бросил. Напротив, думал, что это ты предпочла своих родителей мне.

— Никогда! — Я ощутила теплоту, врывающуюся в мое замершее сердце и топящую лед. А то я ведь уже почти забыла, что такое быть живой. — Ты на работе или дома? Могу я приехать?