Разрушу твою жизнь - Елена Рахманина

Вот губы на изгибе шеи, оставляют на мне невидимый след. Ожог.

– Ты его больше никогда не увидишь, – говорит как бы между делом.

Его слова не сразу доходят. Пробираясь к сознанию. Пьяному от его близости. Помутнённому.

Но, когда я разгадываю значение произнесённых слов, вдруг становится дурно. Ведь я лучше всех знаю, что из себя представляет Хозяин.

– Ты с ума сошёл? – выбираюсь из морока, хлопая ресницами. – Отпусти меня.

Качает головой. Будто сам раздосадован словами, которые потребуется произнести. Но я ощущаю фальшь. Игру, что он ведёт и больше не скрывает.

– Нет. Ты ведь сама ко мне пришла. Сначала в больницу, теперь в клуб.

Свожу брови, чувствуя напряжение в переносице. Начиная догадываться, что творится.

Получается, я должна принять его правила? Неужели для Хозяина даже наши отношения – партия в покер. В которой я обязана сдаться на милость победителю.

Мне хочется возразить, выкинуть что-то гадкое. Странное желание. Будто я выпускаю колючки в намерении его оттолкнуть. Потому что до смерти боюсь оказаться отвергнутой. Брошенной. Одной. Плыть против течения. Бороться со всеми и вся.

И вот его губы сбивают все мои ориентиры. Стирают мысли почти под ноль.

Судорожно ловлю вздох, когда грубая рука забирается под майку, сжимая грудь. Пропуская между пальцев тугой сосок. По телу бегут мурашки. Хочется свести ноги, но мужчина, находящийся между них, не позволяет.

Тело становится мягким, податливым. Плавится от его прикосновений. Я невольно подставляю себя под его губы и руки. Желая оказаться к нему еще ближе.

Я хочу его. Хочу секса с ним. Хочу почувствовать тяжесть его тела на себе.

Но в голову змейкой пробирается мысль. Рушащая морок удовольствия.

Я боюсь, что, если отдамся ему, он, получив желаемое, просто прогонит меня. Ведь я совсем не понимаю, что им движет, помимо плотских желаний.

Задыхаясь от чувств, отстраняюсь от него. Пытаясь сделать глоток воздуха. Упираясь ладонями ему в грудь.

Глаза у Шамиля шальные. Сейчас он настоящий. Безумно красивый. Мой.

Но…

– А может быть, ты и не был ранен, может, это был спектакль? – произношу мысль, которая давно витала в воздухе.

Внимательно рассматриваю его, пытаюсь просканировать взглядом, пробраться под рубашку.

Три пулевых, а всё, что я вижу, это круги под глазами, щетина и минус пара килограмм, благодаря которым черты лица стали резче. А он – будто старше.

Шамиль едва заметно приподнимает брови, выражая удивление моей версией. Отстраняется совсем чуть-чуть. Но продолжает стоять между моих разведённых коленей.

– Сомневаешься, что твой любимый Соломон хотел меня убить? – интересуется, ломая губы в подобии улыбки. Кривой и, кажется, горькой.

Меня коробит от его вопроса. Выворачивает наизнанку. Слова такие неправильные. Неестественные. Им не место в одном предложении.

– Нет, – почти шепчу.

Наблюдаю, как он принимается медленно расстёгивать пуговицы на рубашке. Загорелые пальцы часто проезжались по чужим физиономиям. Несмотря на весь его лоск, разбитые костяшки выдают в нём отнюдь не джентльмена.

У меня горло перехватывает от картинки узлов вен на кистях, скрывающихся под белоснежными манжетами. В голове тут же выстраивается неприличный ассоциативный ряд. И когда я поднимаю ресницы, по глазам Шамиля вижу, что он читает каждую мою мысль. Пошлую. Грязную.

Резко опускаю ресницы, не в силах выдержать его взгляда. Тушуясь под ним.

Шамиль расстегнул все пуговицы. Полы рубашки немного разошлись.

От увиденного у меня тут же свело все мышцы. От фантомной боли. Его боли.

Яркие, еще не успевшие побледнеть шрамы пересекали красивое тело.

Дрожащей рукой коснулась места, где вышла одна из пуль. Соломон наверняка ведь стрелял в спину.

И если раньше, когда я не видела, как Шамиля привезли в клинику, истекающим кровью. Как он лежал после операции, окружённый приборами, поддерживающими его жизнедеятельность, риск навсегда потерять его казался далеким. Будто я забыла после смерти Васьки, что люди умирают. Близкие мне. Знала, понимала. Но до конца не осознавала.

То сейчас внутри что-то треснуло. Словно вся моя выдержка строилась на тонкой опоре. И стоило увидеть его раны, представить, насколько ему было больно. Вспомнить, как сбежала из больницы, где за стеной его спасали, она надломилась. Раскрошилась в пепел.

Слезы хлынули из глаз. Я даже не заплакала – зарыдала. Закрыла ладонями лицо, будто пытаясь сдержать этот поток, остановить его. Но ничего не получалось.

Меня сотрясала какая-то жуткая по своей силе боль. Она, как вулкан, извергалась из меня, обжигая.

– Маленькая моя, – тихо выдохнул, и я ощутила его растерянность.

Он явно не ожидал от меня подобного перфоманса. Притянул, обнимая. Крепко прижимая к себе.

Я уткнулась мокрой щекой ему в грудь. Всхлипывая.

Горячая кожа. Частое биение сердца. Родной запах. Вкусный, терпкий.

Немного успокоилась, выравнивая дыхание. Но не в силах остановить водопад слёз.

– Ты мог умереть, – произношу очевидное, осуждая его. За то, что не защитил себя. Не избавил меня от страданий и страха.

Тяжёлая ладонь ложится на голову, прокладывая путь от макушки до середины спины. Размеренно. Будто вливая в моё нутро своё спокойствие.

– Не думал, что мои раны производят настолько пугающий эффект.

Разгадываю очередную усмешку. Сейчас совсем иную. Добрую.

Неловкая попытка успокоить сумасшедшую гостью.

Меня вдруг озаряет – его голым никто не видел. По крайней мере его пассии. Робкая надежда согревает израненное сердце, действуя как обезболивающее лекарство.

Поднимаю к нему заплаканное лицо, разглядывая его сквозь пелену слёз.

– Они очень страшные. Не показывай их никому, кроме меня.

Улыбка становится чуть шире. Довольнее.

– Не знаю даже. Меня невеста бросила. В больнице. Я теперь свободный мужчина, – лицо Шамиля разгладилось. Он вновь натянул маску, не позволяя увидеть истинные чувства. Но я догадалась, что тема моего побега не закрыта.

– Свободный, – с горечью повторяю противное слово, вытаскивая из заднего кармана сотовый телефон.

Шамиль недоумённо наблюдает за моими действиями.

Сотовый вот-вот отключится. Держится на последнем проценте. Но я очень хочу найти переписку.

Показать ему.

Раньше считала, что оправдываются слабаки. Но сейчас вдруг поняла, что, окажись я на месте Шамиля, простым словам вряд ли поверила бы.