Гугеноты - Владимир Москалев

— Честное слово, кузен, если я выкарабкаюсь, а дело, кажется, идет к этому, мы с вами будем самыми добрыми братьями.

* * *

Через неделю принц Конде и Лесдигьер вместе вошли в покои короля Франции Карла IX. Увидев любимого дядю, спутника своих амурных похождений, охоты, игр и забав, король не смог сдержать счастливой улыбки и от души обнял принца, радуясь его выздоровлению. Узнав из уст Конде, какую роль в этом сыграл Лесдигьер, Карл протянул ему руку:

— Шевалье де Лесдигьер, вы спасли жизнь не только принцу королевской крови, вы вернули мне моего родственника и друга. Требуйте от меня любую награду, какую пожелаете.

— Сир, я тронут вашим вниманием к моей скромной особе, — произнес Лесдигьер, — но, видит Бог, если я сделал что-то, что доставило радость Вашему Величеству, то вызвано это было не желанием возвыситься или получить какую-то награду, а единственно стремлением спасти жизнь человеку, которого я глубоко уважаю и люблю.

— Bene dixisti![63]Прекрасный ответ, шевалье, клянусь честью, — вскричал юный король, — и он лишний раз показывает вашу скромность и огромное внутреннее благородство, чего так мало осталось у наших придворных. Вы служите герцогу Монморанси, господин Лесдигьер?

— Да, сир.

— Какой чин вы занимаете в его гвардии?

— Я поручик личной охраны его светлости.

— Хотите служить у меня? Вы получите чин лейтенанта королевской гвардии. Перед вами станут склонять головы иные министры, я уже не говорю о наших придворных.

— Прошу меня простить, сир, но это было бы неблагодарно по отношению к моему теперешнему хозяину, и мне бы не хотелось огорчать его своим уходом. Я привык к своей работе и имею весьма скверную натуру, которая диктует мне не отказываться от своих привычек. Еще раз прошу простить меня, сир.

— Жаль, шевалье. Предложение мое, тем не менее, остается в силе, и вы всегда вольны поступить так, как сочтете нужным.

— Благодарю, сир.

— Я переговорю с герцогом Монморанси, чтобы он сделал вас лейтенантом своей гвардии, вы вполне этого заслуживаете. Помните, отныне в числе ваших друзей сам король Франции.

— Сир, я ваш верный слуга и всегда к вашим услугам.

— Ступайте, шевалье. Я вижу, мой дядя начинает поглядывать на дверь, кажется, ему не терпится увести вас куда-то, например, в будуар к госпоже де Мере. Жаль, черт возьми, что у маршала Монморанси есть такие солдаты, каких нет у меня.

Лесдигьер вышел вместе с Конде, которому нынче было не до будуаров и опочивален придворных дам; ему пора было делать перевязку. Они простились прямо у дверей королевских покоев и направились каждый в свою сторону. И, проходя по коридору, Лесдигьер заметил, как придворные расступаются перед ним и слегка склоняют головы.

Выйдя из Лувра, Лесдигьер неторопливо направился на улицу Обри ле Бушер. Ремонтные работы, проводимые в особняке де Савуази, наконец закончились, и баронесса, оставив улицу О'Пресьер, где она временно снимала дом, жила теперь у себя.

Конец января. Утро. В окна Луврского дворца, выходящие на улицу Астрюс, уже давно настойчиво стучится рассвет.

В глубине комнаты, на кровати под зеленым балдахином с отдернутым пологом, лежат двое: мужчина и женщина. Женщина спит, мужчина глядит в окно на шпиль церкви Сен-Жермен Л'Оссеруа, из-за которого вот-вот выглянет вялое, холодное солнце.

В комнате тепло: топят внизу, жар идет по трубам из меди, идущим по одной из стен.

Женщина заворочалась во сне, повернулась на другой бок, к мужчине лицом. Он услышал ее глубокий вздох, потом неровное дыхание и понял, что она уже не спит.

— С добрым утром, моя королева, — сказал он, поворачиваясь на спину.

— А, так вы уже не спите, Карл? — ответила женщина. — И давно вы высвободились из объятий Морфея?[64]

— Я не сплю уже с полчаса.

— Отчего же? Ведь мы легли так поздно: было что-то около трех часов ночи. Вас тревожат какие-то мрачные мысли?

— Меня ничто не тревожит, Ваше Величество, но я хотел бы спросить: помните ли вы, какой сегодня день?

— Я это прекрасно помню, господин кардинал, как и вашу недавнюю просьбу о поездке. Но вы, быть может, передумали?

— Я? С какой стати? Я полагаю, народ должен видеть хотя бы одного представителя дома Гизов, пусть даже он облечен духовной властью.

— Но ведь с нами едет Генрих Гиз, ваш племянник, представитель власти светской. Чего же вы кипятитесь?

— Он еще мальчик и всецело занят своими ребяческими играми с вашими сыновьями. На него даже не обратят внимания.

— В отличие от Генриха Конде, хотите вы сказать? О, принц Людовик, его отец, наверняка посадит сына на лошадь и заставит ехать рядом с собой. Пусть народ видит юного протестанта, славного отпрыска полководца Конде.

— В таком случае, мадам, я тоже поеду верхом, а на другой лошади, рядом со мной, будет восседать мой племянник.

— Понимаю вас, кардинал, — рассмеялась Екатерина Медичи, — вам не хотелось бы остаться в тени?

— Не столько мне, сколько юному герцогу Генриху.

— И, таким образом, — продолжала королева-мать, — желаемый баланс будет полностью восстановлен.

— Разумеется, — ответил Карл Лотарингский. — Чего греха таить, вы и так слишком много внимания уделяете гугенотам и их вождям, в последнее время в Лувре только и разговору что о Конде, Колиньи и юном принце Наваррском; о Гизах совсем не говорят, будто бы никогда и не было Франциска, великого и славного полководца французской армии. Вы и в походе собираетесь придерживаться той же ориентации? А знаете ли вы, что дворяне уже толпами стали менять веру на протестантскую, особенно после того, как король объявил во всеуслышание, что Конде — его самый лучший друг.

— Карлу нужна новая большая игрушка; он поиграет ею и бросит. А что касается дворян, то успокойтесь, они скоро вновь вернутся в лоно римской церкви. Ну а если о Гизах и не говорят, то это потому, что нет побед, одержанных католиками над протестантами, а ведь вы помните, как возносили вашего брата и вас после битв под Руаном и Дрё.

— Не хотите ли вы сказать, мадам, что для устранения дисбаланса в обществе мне надлежит взять в руки меч и отправиться громить гнезда протестантов?

Екатерина с любопытством посмотрела на собеседника и улыбнулась:

— Интересная мысль, ваше преосвященство! Почему бы и нет? Ваш брат именно этим снискал себе уважение и славу.

— Мой брат был великий полководец, а я только кардинал, смиренный слуга церкви.