Пелена страха - Рафаэль Абалос

Потом он предложил Сусанне встретиться на следующий день и выпить кофе, но Сусанна сказала, что с сегодняшнего дня начнет работать в пабе в центре города и у нее останется время, только чтобы поужинать и позаниматься. Ей нужно срочно сделать перевод.

– Мне очень жаль, Илиан, но думаю, у нас не получится встретиться. Будь осторожен, ладно? – сказала она перед тем, как повесить трубку.

Они договорились встретиться с Бруно у главного входа в университет. Но, прождав напрасно пятнадцать минут, Сусанна отправила ему голосовое сообщение, что идет домой и будет ждать его там.

Сидя за рулем своей машины, Клаус Бауман чувствовал себя как пьяный, блуждавший где-то вне времени и пространства, в том самом далеком невидимом месте, где, как он воображал, могла находиться его дочь, живая или мертвая.

Когда они добрались до консерватории и вошли в класс виолончели, ученики сразу перестали водить смычками по натянутым струнам своих инструментов. Бруно тоже опустил руку с дирижерской палочкой и обернулся назад, на звук открывшейся двери. Он сразу понял, кто к нему пришел.

– Тишина – самая важная нота в любом музыкальном произведении, даже если она вынужденная. Продолжим завтра с этой же партитурой, – сказал он, с улыбкой глядя на своих юных музыкантов.

Клаус Бауман извинился за то, что вынужден его прервать. – Мы приехали, только чтобы показать вам несколько снимков. Нам срочно нужно, чтобы вы посмотрели на них и сказали, узнаете ли кого-нибудь.

Он попросил агента Европола дать свой планшет и показал преподавателю музыки фотографию Верички Людович, сделанную при жизни.

Реакция Бруно Вайса последовала незамедлительно.

– Это Лесси, Лесси Миловач!

– Теперь вы ее узнали?

– Я вас не понимаю…

– Это одна из мертвых девушек, которых вам показывала инспектор Мирта Хогг несколько дней назад, когда вы приходили в комиссариат.

– Не может быть! Тогда я ее не узнал, у нее были закрыты глаза и совсем другая прическа. Я был уверен, что это не Лесси.

Инспектор Бауман показал ему другие фотографии.

– Да, эта девушка – Лесси, никаких сомнений, – подтвердил Бруно Вайс. – Значит, она умерла? – грустно спросил он.

Клаус кивнул.

– Судя по всему, Лесси Миловач приехала по фальшивому сербскому паспорту. Она предъявила его в университете и показала вам, когда подписывала договор об аренде комнаты, чтобы получить вид на жительство. Ее настоящее имя Веричка Людович.

– Черт, не могу поверить, это ужасно!

Палец Клауса Баумана скользнул по экрану планшета, и он показал другую фотографию, на этот раз мужчины с рыжими усами и бородой.

– Вы его знаете? Его зовут Густав Ластоон.

– Нет, не знаю… хотя, кажется, я его когда-то видел, но понятия не имею где.

– Он приходил в «Бимбо Таун» в ночь вашего концерта.

– В Спиннерай всегда много народу, вы же знаете.

– Да, слишком много.

Клаус Бауман сказал, что Бруно должен показать им комнату, которую снимала сербская девушка. Маргарит Клодель кашлянула, бросила взгляд на инспектора, потом посмотрела на Бруно Вайса.

– Если хотите, то можете оставаться с нами и дождаться, пока мы получим официальный ордер. Это ваше право, – пояснила она.

– Да, конечно, понимаю. Но в этом нет необходимости. Сейчас я возьму свои вещи и провожу вас.

Он открыл квартиру своим ключом. Двое студентов-итальянцев куда-то ушли, а Сусанна еще не вернулась с занятий.

– С чего вы хотите начать? – спросил Бруно, после того как открыл дверь.

Инспектор быстро окинул взглядом коридор и попросил, чтобы им показали кухню.

На столе стояли две тарелки с остатками еды, пакеты с хлопьями, грязные стаканы и кофеварка… Бруно объяснил, что его жильцы бывают не слишком аккуратны, однако этот беспорядок не имеет отношения к студентке-испанке, которая снимает комнату, освободившуюся после отъезда Лесси Миловач.

– Ну да, Лесси… или как там ее звали, – поправился он.

Инспектор сел на стул и жестом попросил Бруно Вайса последовать его примеру. Маргарит Клодель, не говоря ни слова, вышла из кухни.

Клаус пригладил бороду, прежде чем заговорить. По правде сказать, он не знал, с чего начать.

– Значит, ваша квартиросъемщица из Сербии съехала из этой квартиры за два дня до того, как ее нашли мертвой рядом с другими четырьмя девушками, – произнес он, пытливо вглядываясь в лицо Бруно.

– Да, она сказала, что должна вернуться к себе на родину.

– По каким-то важным семейным обстоятельствам, если не ошибаюсь.

– Так она мне сказала. Но меня удивила такая причина. Как я уже говорил инспектору, которая принимала меня в комиссариате, когда я познакомился с Лесси, она утверждала прямо противоположное. Она говорила, что сирота, что в Сербии у нее никого нет и что она хочет начать новую жизнь в Лейпциге. Ей нравился наш университет, и она писала пьесу для театра.

– Пьесу для театра?

– Да, истории людей, которых она знала.

Инспектор наклонился вперед и поставил локти на колени.

– Она рассказывала вам об этих людях?

– Лесси почти ничего не рассказывала ни о себе, ни о других.

– Полагаю, у нее были друзья.

– Ну да, Хельга. Вы уже познакомились с ней в «Бимбо Таун».

– Та блондинка, которая пила травяной ликер?

– Да. Мы с Хельгой были ее единственными друзьями, насколько мне известно.

Клаус Бауман мысленно представил одну из картин с обнаженными девушками в откровенных позах, которые, как выяснила Мирта Хогг, писал художник из Нюрнберга.

– Где мы можем найти Хельгу?

– Она живет в Берлине, хотя очень часто приезжает сюда навестить свою мать, которая уже много лет находится в лейпцигской клинике для душевнобольных. Возможно, вы также слышали о ее отце, Отто фон Майере.

– Отто фон Майер? Психиатр?

– Да.

На кухню вернулась агент Европола.

– Русские книги на полках принадлежали сербской девушке? – спросила она.

– Это единственное, что Лесси не взяла с собой, когда уехала, – задумавшись на несколько секунд, ответил Бруно. Потом добавил: – Никак не могу осознать, что она не та, кем представлялась, и тем более, что она мертва. Такая милая девушка, такая уравновешенная… Трудно поверить, что ее убили вместе с другими девушками.

Клаус Бауман встал. Ему стало трудно дышать, глаза горели. Он не спал всю ночь. Сердечная боль стала такой острой, что он больше не мог терпеть.