Лев Гумилев - Валерий Демин

Он не смог сказать ничего определенного даже тогда, когда его ученик Абрар Гибадуллович Каримуллин выдвинул оригинальную и лингвистически хорошо обоснованную гипотезу о дальнем родстве татар (в лице прототюрков) и североамериканских индейцев. Былое единство разных по языку и происхождению народов Лев Николаевич предпочитал рассматривать в культурологическом и религиозном аспектах. Так, неоднократно возвращаясь к генезису древнетибетской религии бон (предшествовавшей буддизму), он вместе со своим другом и единомышленником, ученым-тибетологом и монголоведом Брониславом Ивановичем Кузнецовым (1931—1985) установил общие корни боннской (древнетибетской) и зороастрийской (древнеиранской) религий, указал на реминисценции древнеарийского солнцебога Митры в традиционных тибетских верованиях. Однако дальше констатации взаимовлияния древних религий и идеологий ни Гумилёв, ни его соавтор не шли. Между тем у данной проблемы имеется иной более глубокий аспект — следы древнейшего этнолингвистической и социокультурной общности, восходящей к эпохе, условно именуемой гиперборейской (когда единый протоэтнос обитал в совершенно иных регионах, позже мигрировав в места нынешнего расселения).

Несколько ранее Гумилёв утверждал: «То, что патриотически настроенного автора интересует история Отечества — закономерно, равно как и то, что его отношение к традиционной историографии может быть не только критичным, но и скептичным. Каждый исследователь имеет право на оригинальные суждения, а читателя интересует лишь, насколько новая концепция убедительнее прежней. В науке существует только один критерий: мнение не должно противоречить строго установленным фактам, но вправе противоречить любым концепциям, сколь бы привычны они ни были».

По Гумилёву, историю России, изложенную в этнологическом аспекте, невозможно представить в виде линейного процесса, идущего от Рюрика до наших дней. События этногенезов народов нашего отечества составляют историческую канву жизни по крайней мере двух разных суперэтносов. И в этом смысле необходимо различать историю Древней Киевской Руси (с IX до XIII века, включая историю Новгорода до его падения в XV веке) и историю Московской Руси (с XIII столетия до наших дней). Оба этапа, по Гумилёву, хорошо укладываются в разработанную им общую схему — от фазы пассионарного подъема до обскурации. Ключевым же периодом для понимания отечественной исторической судьбы являются три века: XIII, XIV и XV, — когда русская действительность формировалась как результат интерференции (наложения) двух разных процессов этногенеза. Финальная фаза этногенеза Киевской Руси сочеталась с начальным, инкубационным периодом истории будущей России, и это сочетание придало столь трагическую окраску времени Александра Невского, Дмитрия Донского и Василия Темного.

Изложение русской истории Гумилёв начинал достаточно традиционно, опираясь на «Повесть временных лет» в интерпретации академиков А. А. Шахматова и Д. С. Лихачева. Хронологически начальная история Руси, согласно данной концепции, сопрягалась с расселением древних славян в Восточной Европе и на Балканах. Что было до того — такой вопрос даже не ставился, хотя всем прекрасно было известно, что прапредки славян, как и других индоевропейских народов, некогда имели общую прародину и существовали в составе нерасчлененной этнолингвистической и социокультурной целостности. Что она из себя представляла, где территориально располагалась, в течение каких временных сроков распадалась, каковы были конкретные пути древнейших арийских миграций — эти и другие им подобные вопросы оставались за пределами интересов и изысканий Льва Николаевича.

Очень трудно также согласиться и с его трактовкой происхождения русского этноса, чье название якобы идет от имени германского племени русов (они же росы, рушены, руги, рузы ), соседствовавших со славянами. (Этих «германорусов » можно считать также скандинавами, поскольку сканди­навские языки являются разновидностью германских.) Такой подход мало чем отличается от позиций приверженцев «нор­маннской теории», например Н. М. Карамзина (1766—1826), считавшего древних русов шведами. В действительности эт­ноним русы (русские ) восходит к языку нерасчлененной арийской этнолингвистической общности и созвучен с точно такими же словами в санскрите, где они означают понятия «светлый» и «ясный»: отсюда восходящее в древнеарийской лексике и современное слово «русый» (то есть «светлый»), перенесенное на оттенок волос, наиболее характерный для русского народа.

Арийские племена, мигрировавшие в древнюю эпоху по просторам Евразии, оставили повсюду топонимические сле­ды своего пребывания в виде названия поселений, рек, озер, урочищ и т. п. Топонимы и гидронимы с корнем «рус» («руз», «рос» и др.) разбросаны повсюду — от Северного Ледовитого океана до Индийского и от Атлантического до Тихого (в обилии встречаются они, к примеру, на Аравийском полуострове). В этом смысле название старинного подмосковного городка Руза, расположенного на берегах одноименной речки, восходит к наидревнейшей эпохе общеиндоевропейского языкового и этнического единства, обусловлено древнеарийскими миграциями и не имеет отношения ни к каким «шведам» (вариант – «балтам»).

Миграционную же картину, нарисованную Гумилёвым, лично я отношу не к изначальному , а к некоторому промежуточному периоду этногенеза, которому предшествовала эпоха единой этнолингвистической и социокультурной целостности, о которой еще в Библии говорится: «На всей земле был один язык и одно наречие» (Быт. 11, 1). Вообще же по проблеме древних миграций Лев Николаевич высказался однажды кратко, просто и недвусмысленно: «Все народы когда-то откуда-то пришли » В этой лапидарной фразе, по-видимому, и кроется истина…

Гумилёв, как никто другой, досконально и насколько возможно глубоко проанализировал контакты на территории нынешней России славян и других древних этносов, в особенности готов, гуннов, балтов, утро-финнов, хазар, булгар, половцев, других кочевых и оседлых народов — вплоть до появления на просторах Восточной Европы татаро-монголов. Эти вопросы ученый затрагивал почти во всех своих трудах. Своеобразным итогом многолетних размышлений и изысканий стала книга «Древняя Русь и Великая степь» (М., 1989) с предисловием академика Д. С. Лихачева, где говорилось:

«На представленных страницах Л. Н. Гумилёв предлагает своим читателям увлекательный (как всегда, у него) опыт реконструкции русской истории IX—XIV вв. Это именно реконструкция, где многое раскрывается благодаря воображению ученого. Такой опыт реконструкции, даже не будучи во всем достоверен, имеет все права на существование. Если идти вслед за бедными источниками, посвященными этому времени, устанавливать только то, что может быть установлено с полной достоверностью, то все равно мы не гарантированы от недопонимания истории, ибо историческая жизнь несомненно богаче, чем это можно представить только по источникам. И все-таки любое, самое строгое, следование за источниками невозможно без элементов реконструкции. У Л. Н. Гумилёва элементов реконструкции больше, чем у других историков, стремящихся к "усредненности" выводов, но в этом и преимущества Л. Н. Гумилёва. Он обладает воображением не только ученого, но и художника.

Книга Л. Н. Гумилёва читается как роман. Автор имеет право на такого рода "роман", — сейчас это крупнейший специалист по трактуемым вопросам. Концепция Л. Н. Гумилёва не столько расходится с существующей точкой зрения на взаимоотношения Руси и Степи, сколько перекрывает эту точку зрения, демонстрируя всю сложность ситуации. Конечно, с Л. Н. Гумилёвым можно спорить по отдельным частностям, но стоит ли это делать? Надо дать возможность Л. Н. Гумилеву в короткой (иногда кажется, даже кратчайшей) форме изложить свою концепцию. Концепция же Л. Н. Гумилева имеет одну очень важную сторону: она смягчает то противопоставление народов Востока и Руси, которое имеет место до сих пор. И это сделано с огромными знаниями, которые ощущаются за каждой строкой книги. В этом концепция Л. Н. Гумилева, как мне кажется, целиком соответствует основной идее понятия «дружба народов». Эта книга — весомый вклад в развитие отечественной, и не только отечественной, истории. Впрочем, значение ее выходит далеко за рамки традиционного понимания истории как науки. Книга Л. Н. Гумилева, безусловно, станет заметным явлением нашей культурной жизни».