Джон Сильвер. Возвращение на остров Сокровищ - Эдвард Чупак

Я велел ребятам налить ему чарочку.

— Пей до дна, — сказал я, и Джим выпил. — Да раствори уши пошире. Сейчас ты услышишь самый правдивый рассказ о другой команде, которой повезло меньше нашей. Но вообще это песня веселая.

Меня самого едва смех не прошиб, да надо было петь второй куплет.

Тут ко мне присоединилась и вся команда.

В конце концов, я согнулся-таки пополам от хохота, поэтому последний куплет допел Смоллетт.

Обычно я сплю крепким сном грешника, но в ту ночь отчего-то проснулся. Видимо, поросенок никак не желал привыкать к новому жилищу, несмотря на радушие, с которым я его поглощал. Пришлось позвать Джима, чтобы скоротать время.

Я стал рассказывать ему о пиратской жизни, открытом море и о том, что никто на корабле не падает в обморок. Подобные хвори — просветил я его — разводят только сухопутные крысы, а нам ближе простая цинга. Я вспоминал битвы между туземцами и прочие моменты, любопытные юному пирату, а потом сам не заметил, как захрапел. Когда же очнулся, Джим стоял у моего изголовья с занесенным ножом. Я решил было его высечь, но потом передумал — все-таки норов есть норов, его ничем не перешибешь. Велел мальчишке приберечь силы до утра.

На следующий день я приказал Смоллетту не давать ему продыха, и Смоллетт отправил Джима на ванты, чтобы тот не слезал оттуда до собачьей вахты. Когда парня оттуда снимали, лицо у него было красным, как нос олдермена, а глаза закрывались сами собой. Соломон смазал ему кожу китовым жиром и сделал примочки из табачных листьев, вымоченных в бальзаме.

Ставки в нашем состязании были высоки, как ни в одной орлянке, и я намеревался победить.

— Умеешь хранить тайны, Джим? — спросил я его. — Верю, что умеешь и что у тебя самого они есть. Правда? А вот послушай-ка мою. Только ребятам не говори. Дело в том, что я скорее торгаш, чем гроза морей, потому что всегда думаю, где бы выгадать. Всегда, запомни это. Весь мир держится на спросе и выгоде. Теперь ты поделись секретом со стариком Сильвером. Давай, Джим. Скажи что-нибудь.

И Джим сказал.

— Свободу, — произнес он. Я в тот миг, наверное, побагровел почище его. А Джим на этом не остановился. — Разверни корабль, — сказал этот сосунок, точно он, а не я был капитаном. Разве лазать день-деньской по вантам, не заботясь ни о чем, кроме палубы и моря под тобой, — не самая настоящая свобода? Ты да я это знаем. Нет большей воли на свете, но за Джима говорил Соломон.

— Ладно, Джим, — ответил я ему. — Я подарю тебе свободу. Разверну корабль и доставлю тебя в Бристоль. — Он выпрямил спину. — Ты вернешься богачом, Джим. Настоящим морским волком. Разрази меня гром, если я вру. Но сейчас, Джим, я туда отправиться не могу. — Он немного понурился, но тотчас вскинул голову, как сделал бы всякий бристольский мальчишка. — Мы идем за сокровищами, Джим. К острову. Что Билли Бонс тебе о нем говорил?

Джим плюнул в сторону.

— Плюешься, как судейский пес. Что ж, может статься, однажды ты спасешь меня от ранней кончины.

— За мной вышлют корабль. И будут гнать тебя до самого твоего острова, а потом вздернут.

Тут-то он и попался ко мне на крючок.

— Весьма возможно, Джим. Только куда они поплывут, если Бонс не дал вам карту? Как они отыщут мой остров?

Джим ответил, будто слышал Бонсовы бредни о нем. Я похвалил его за наблюдательность — на самом деле хорошо продуманный блеф.

— Клянусь всеми локонами твоей дорогой матушки, Джим, ты увидишь мое сокровище. Такое, о котором бристольский оборвыш может только мечтать. Корону из чистого золота, если верить Соломону. — В его глазах появился блеск. — Хотя зачем гоняться за короной, если есть картинка? Слышал, Соломон нарисовал ее для тебя. Что ж, щедрости ему не занимать. Вот уж воистину благодетель — он подарил тебе целый пергамент, а я предлагаю всего лишь презренное золото.

На следующий день я опять отправил парня к Смоллетту, который продержал его до вечера на вантах, а сам — еще не взошла луна — отправился пообщаться с Соломоном, уговаривая его поразить меня либо лучшим проклятием, либо лучшей тайной. Я напомнил, что мог бы задать ему линьков в любой момент, однако не люблю нарушать пари, а потому предложил сказать все добровольно, чтобы >: не пришлось прибегать к кровопусканию. Еще я прибавил, что Джим рано или поздно привыкнет лазать по снастям и все мне расскажет, и тогда он, Соломон, проиграет этот раунд. Он не проклял меня в ответ и не стал откровенничать, а пошел на хитрость.

— Твоя Мэри, — сказал он, стуча пальцами по подбородку, — твоя Мэри предпочла Эдварда.

— Не может быть. Только не Эдварда. Да и ему нравилась Евангелина, а не Мэри.

— Он сам мне сказал. Твой Эдвард. — Глаза Соломона вновь превратились в два кинжала. — Дай мне свободу.

Что ни говори, подлец знал, чем меня пронять. Не иначе игра его забавляла.

Я взял его за руки и повернул их ладонями вверх.

— Послушай-ка, — сказал я и ткнул ему пальцем в ладонь. — Это, часом, не тайна? Ну, где здесь тайна? — Тут я уронил его руку и произнес напоследок: — Победа будет за мной.

* * *

Соломон солгал. Что говоришь, мой молчаливый друг? Не надо увиливать. Бормочи, пока не устанет язык, — меня снова пробирает жар.

Подойди ближе. Я тебя вижу — не прячься в тени. Лихорадка утягивает меня на глубину, и я хочу перерезать тебе глотку, прежде чем отправляться под воду.

Теперь вернемся к разговору.

Маллет сказал «мы почти в порту». Как вышло, что он до сих пор жив? Ах да, сокровище. Маллет не умрет, пока я не сообщу ему точное место. Теперь вспомнил.

* * *

Этой хвори меня не одолеть.