Тебе желаю счастья - Олли Ро

Нет, вы посмотрите на него!

Ну не охренел ли?

— А что, жена совсем не кормит?! — таки вспомнила я о ненавистной Кукушкиной.

Стас, лицо которого я испепеляла собственным праведным негодованием, осклабился, взметнул брови вверх и обернулся, словно выискивая кого-то за своей спиной и, никого там не обнаружив, уточнил.

— Ты у меня спрашиваешь?

— Уж точно не у Козы. А больше здесь никто не присутствует.

— Меня жена не кормит, нет. Наверное, кормила бы… Если бы была.

— В роддоме лежит?

Стас тяжело вздохнул.

— Нам, несомненно, нужно многое обсудить, Стрекоза, и мы обязательно этим займемся, но сейчас я сведу все к односложным ответам, если позволишь. Холост. Детей нет. И пока не предвидится.

Глаза мои испуганно округлились, и Стас, выставив руки перед собой, словно останавливая чехарду воображаемых мною бредовых ужасов, где Кукушкина умирает вместе с не рожденным младенцем, поспешил дополнить свои чересчур скупые односложные ответы.

— Никаких драм, Стрекоза! Всего лишь комбинация из рогатого меня, меркантильной Анжелы и беременности, которой никогда не существовало.

Улыбнулся, как ни в чем не бывало. Подмигнул. И двинулся навстречу. А у меня от признаний Калинина внутренности сжались и затряслись поджилки. Глаза метнулись к правой руке, где на безымянном пальце не обнаружилось ни кольца, ни намека на него.

Стас приближался, не отрывая от меня взгляд, гипнотизируя и двигаясь плавно, словно хищник перед броском. Сначала в мое личное пространство ворвался умопомрачительный мужской запах, а потом и сам его обладатель, остановившийся в нескольких миллиметрах от меня, в той самой опасной близости, когда тела, словно намагниченные, притягиваются и спаиваются друг с другом кожа к коже. Мне даже показалось, что я слышу размеренные глухие удары его сердца. Точно его, потому как мое сейчас трепыхается в ритме автоматной очереди.

— Никто меня не кормит, малыш, вот уж сто пятьдесят четыре дня, — едва слышно, в самые губы говорит Стас, и еда — это последнее, о чем возникают мысли, когда в мозг врывается его бархатный шепот. Отощавшим любовь всей моей жизни не выглядит, а вот возбужденным очень даже!

Нервно сглатываю, а Калинин, словно читая мысли, продолжает говорить.

— Я такой голодный, Рони!

Божечки!

Это все, о чем успела подумать я перед тем, как мой рот был молниеносно атакован горячим, страстным и да — голодным — поцелуем!

Одна мужская рука, путаясь в волосах, крепко держала затылок, не позволяя отстраниться, даже чтобы глотнуть хотя бы немного отрезвляющего воздуха, напрочь украденного Стасом из моих легких. Другая, нырнула под расстегнутый пуховик, который я так и не успела снять, и нагло, жадно, бесстыдно и восхитительно приятно поглаживала и стискивала талию, то и дело соскальзывая ниже, сжимая попку и, как я подозреваю, искала подол, чтобы непременно забраться под платье, надетое мною в мороз по случаю сдачи зачета по английскому,

Злорадно мысленно хохотнула, вспомнив, что на мне теплые колготки в сто двадцать ден, а под ними целомудренные слипы с завышенной талией, надежно оберегающие мои придатки в основном от переохлаждения, а теперь еще и от легкого доступа не в меру наглых мужских пальцев к порочно разгоряченной плоти. О да, Станислав Игоревич, так легко этот бастион сегодня не падет!

И как бы страсть не захватывала меня все сильнее с каждой секундой, как бы не пульсировали взбудораженные нервы, охваченные желанием отдать этому мужчине все, что захочет прямо здесь на коврике, не утрудившись стянуть не очень удобные, но такие красивые замшевые сапожки, дотошный мозг блокировал телесные позывы и настырно высчитывал, сто пятьдесят четыре дня назад — это какое число?

С арифметикой, хвала небесам, у меня отношения гораздо более близкие, нежели с философией, поэтому даже такие суровые условия, как ласкающий горячий язык внутри моего рта, вызывающий неконтролируемое возбуждение в совершенно другой эрогенной точке организма, не помешали высчитать необходимую дату.

Божечки!

Сто пятьдесят четыре дня назад мы ехали в Карелию. Двадцать четвертое июля. Озеро. Капот. Его пальцы во мне, а я вся на нем…

От облегчения, возникшего после решения несложной, но такой важной задачки, застонала прямо в рот Калинина и, почувствовав ответный рык, складывающийся в едва разборчивое «посчитала, наконец!», выронила сумку и позволила себе взаимность. Обхватила руками мужскую талию, забираясь холодными пальцами под толстовку, согревая их о гладкие косые мышцы, упруго перекатывающиеся под пылающей кожей, привстала на носочки и ответила на поцелуй.

Так же голодно, так же жадно, так же горячо.

Пуховик слетел на пол вслед за сумкой, к ним присоединилась толстовка и футболка Стаса, оставив неприкрытым крепкий мужской торс. Получив доступ к широкой мускулистой груди, я нетерпеливо оглаживала ее ладонями, то и дело цепляясь за бусинки его твердых коричневатых сосков, отчего мои собственные заныли от напряжения и нехватки ласки, ведь руки Калинина вовсю тискали мою задницу, затянутую в гладкую, плотную микрофибру.

Удивительно, каким правильным теперь кажется происходящее вокруг.

Как же невыносимо жарко. В этих дурацких колготках, вмиг ставших неудобными сапогах и в шерстяном платье с длинными рукавами я чувствовала себя, как морж в бане — адски горячо и душно!

Стас, впрочем, явно был озадачен той же проблемой.

Покусывая меня за подбородок, шею, ушко, он между тем начинал злиться от того, что посадка на тугих колготках слишком высокая, талия на платье слишком занижена, вместо удобного декольте белый воротничок под горло, а потайная молния, расположенная не на спине, а где-то сбоку никак не находилась под нетерпеливыми пальцами. В общем, упакована я была, словно леденец на палочке, обертка которого склеена прочнее, чем подошва на китайских кроссовках.

Так и не подобравшись к моей груди ни сверху, ни снизу, Стас рыкнул, подхватил меня на руки и в несколько шагов достиг дивана, усадив на себя сверху.

Божечки!

Никакие колготки не могли помешать мне почувствовать его устойчивые мужские намерения! Даже сквозь плотные джинсы вздыбленный орган недвусмысленно намекал на свой внушительный размер и титановую твердость.

Он прямо таки молил об освобождении, а добро внутри меня против насильного заточения, поэтому руки самопроизвольно соскользнули с груди на ширинку.

Однако в самый неподходящий момент градус сексуального моего напряжения значительно понизили превратившиеся в настоящие орудия пыток сапоги. Их узкие голенища в столь нестандартной для обутой женщины позе туго сжимали мои икры, нарушая циркуляцию крови.

Что за наказание!

И если сначала я решила продолжить вызволение из плена джинс естества Калинина, плюнув на неудобство в расчете, что можно и потерпеть во имя благого дела, то уже через минуту ни поцелуи, ни страстные ласки, ни мысли о возбужденном члене оказались не способны затмить дискомфорт в ногах.