История нового имени - Элена Ферранте

Ну что же, тем хуже для тебя, думала я про себя. В тот вечер мы никуда не пошли. Лила всячески подлизывалась к матери: помогала готовить ужин и накрывать на стол, сама вымыла посуду, а потом села к ней на колени, обняла ее за шею и замерла так, напустив на себя грустный вид. Нунция, не привыкшая к подобным нежностям, смутилась; из глаз у нее потекли слезы, и она, всхлипывая, сказала: «Ох, Лина, Лина! Ни у кого нет такой дочери, как у меня. Ты уж меня не огорчай, милая».

Лила продолжала к ней ластиться и проводила ее в спальню. Утром она разбудила меня. Мне было так тревожно, что не хотелось верить, что этот день все-таки настал. Пока мы на такси ехали в Форио, я продолжала строить кошмарные предположения, оставившие Лилу равнодушной: «А что, если Неллы не будет дома?», «А что, если к ней и правда кто-нибудь приехал и у нее не окажется для меня места?», «А что, если родители Нино вдруг решат проведать сына и нагрянут в Форио?». Но она с легкостью отметала все мои страхи: «Если не будет Неллы, тебя примет мать Нино», «Если тебе не хватит места, приедешь к нам и переночуешь у нас», «Если даже все семейство Сарраторе будет ломиться в дом Бруно, мы им не откроем». Так, продолжая препираться, мы добрались до места. Было около девяти утра. Нино ждал нас, стоя у окна, и сразу бросился открывать двери. Небрежно кивнув мне, он увлек Лилу внутрь.

Едва дверь за ними захлопнулась, как мне стало ясно: все то, чего я так боялась, стало неизбежным. На том же такси я поехала в Барано — Лила оставила мне деньги. Пока мы ехали, мне открылась еще одна истина: я не могла возненавидеть этих двоих. Я с горечью думала о Нино, злилась на Лилу, я даже желала им обоим смерти, но одновременно всей душой надеялась, что какая-то добрая магия спасет всех нас. Себя я ненавидела и презирала гораздо больше, чем их. Я была здесь, на острове, и легкий ветерок, врываясь в окно машины, доносил до меня ароматы цветущих растений. Но я не могла ими наслаждаться. Мыслями я была там, где остались Лила и Нино. Я представляла себе, что сейчас, в эту самую минуту, они обнимают и целуют друг друга, и их любовь захватывала меня, лишая покоя. Пока я буду любить их обоих, я не смогу полюбить себя, почувствовать себя собой, зажить своей собственной жизнью и изведать ту же слепую всепоглощающую страсть, что охватила их двоих. Так мне тогда казалось.

Нелла и семейство Сарраторе встретили меня с привычным радушием. Я нацепила маску скромницы — такую же обычно надевал на себя мой отец, принимая от посетителей чаевые; эту маску мы унаследовали от поколений предков, вечно испуганных, вечно вынужденных подчиняться другим и на всякий случай всегда держащих наготове любезную улыбку. Чтобы себя обезопасить, я громоздила одну ложь на другую. Сказала Нелле, что нагрянула к ней без предупреждения в силу чрезвычайных обстоятельств: к супругам Карраччи приехали гости, и мне пришлось уступить им свою комнату. Если, вопреки моим надеждам, Нелла не сможет меня принять, я на пару дней уеду в Неаполь…

Нелла крепко обняла меня и сказала, что будет счастлива дать мне приют на эту ночь. Идти с семейством Сарраторе на пляж я отказалась, как ни просили меня дети. Лидия сказала, что они будут меня ждать, а Донато заявил, что без меня не пойдет купаться. Но я осталась с Неллой, помогла ей прибраться в доме и приготовить обед. Мне немного полегчало: потоки вранья, картины супружеской измены, мое сообщничество, ревность к Нино и зависть к Лиле — все это отступило на второй план. В то же время я заметила, что Нелла уже не так враждебно настроена к Сарраторе. Лидия и Донато перестали докучать ей своими бесконечными ссорами, чему она была искренне рада. Она рассказала мне об учительнице Оливьеро: буквально на днях они разговаривали по телефону, и Нелла упомянула, что я заезжала ее навестить. Синьора Оливьеро по-прежнему чувствовала себя неважно, но вроде бы появилась надежда на улучшение. Иными словами, мы вели спокойную, ни к чему не обязывающую беседу, пока Нелла не произнесла имя Лилы. После этого весь груз проблем, о которых я старалась забыть, навалился на меня с новой силой.

— Она очень тебя хвалила, — сказала Нелла, имея в виду учительницу Оливьеро. — Когда она узнала, что ты была у меня с двумя замужними подругами, то прямо засыпала меня вопросами, особенно о синьоре Лине.

— И что она про нее говорила?

— Что за всю жизнь у нее никогда не было такой блестящей ученицы.

Напоминание о том, что когда-то Лила опережала меня в учебе, больно меня кольнуло.

— Это правда, — неохотно признала я.

Но Нелла скривилась, и глаза у нее блеснули.

— Моя сестра — отличная учительница, — заметила она, — но, по-моему, на этот раз она ошибается.

— Нет, она права.

— Хочешь услышать мое мнение?

— Конечно.

— Ты не обидишься?

— Нет.

— Синьора Лина мне не понравилась. Ты гораздо лучше. И красивее, и умнее. Мы с Сарраторе это обсуждали, и они оба со мной согласны.

— Вы так говорите потому, что хорошо ко мне относитесь.

— Ничего подобного. Будь осторожна, Лену. Я знаю, что вы близкие подруги, сестра говорила. Не хочу лезть не в свое дело, но… Знаешь, мне достаточно один раз увидеть человека, чтобы понять, что он собой представляет. Синьора Лина понимает, что ты лучше ее, и она никогда не полюбит тебя так, как ты любишь ее.

— Она желает мне зла? — улыбнулась я, изображая сомнение.

— Насчет этого не знаю. Но она умеет делать людям больно. Это у нее на лице написано.

Я покачала головой, стараясь не выдать своего довольства. Если бы все было так просто! Но уже тогда я понимала — пусть и не так хорошо, как сегодня, — что между нами с Лилой все намного сложнее. Я засмеялась, переводя разговор с Неллой в шутку. Сказала, что с первой встречи Лила всегда производит не самое лучшее впечатление. В детстве ее называли чертенком, да она и была настоящим чертенком, но в хорошем смысле слова. Сообразительная, за что бы она ни взялась, все у нее получалось. Если бы она смогла продолжить учебу, наверняка стала бы кем-то вроде Мари Кюри, или знаменитой писательницей, как Грация Деледда, или политиком, как Леонильде Иотти, супруга Тольятти. Услышав два последних имени, Нелла фыркнула: «Господи Иисусе!» — и перекрестилась. Она старалась сохранять серьезность, но ее распирал смех, и, не в силах сдержаться, она наклонилась ко мне и прошептала, что Сарраторе рассказал ей кое-что интересненькое. По его словам, красота Лилы граничит с уродством; женщины, наделенные такой красотой, умеют околдовывать мужчин, но в то же время внушают им страх.

— Страх? Но почему? — спросила я, тоже переходя на шепот, и Нелла, понизив голос еще больше, зашептала мне прямо в ухо:

— Потому что боятся, что у них не встанет, а она возьмет да выхватит нож и отрежет им эту штуку по самое некуда.

Нелла смеялась так, что у нее тряслась грудь, а из глаз катились слезы. Она долго не могла успокоиться, и мне стало неловко, чего раньше в ее присутствии никогда не случалось. Ее смех был не похож на непристойный смех моей матери, каким смеются всё повидавшие женщины. В смехе Неллы было что-то целомудренное и в то же время вульгарное, и я подумала, что так должны смеяться старые девы. Я принужденно подхихикивала, не понимая, что такая славная женщина, как Нелла, находит здесь смешного. Слушая ее невинный и лукавый смех, я вдруг почувствовала себя старухой. Неужели и я когда-нибудь стану смеяться подобным шуткам?