История нового имени - Элена Ферранте

— Никуда ты не пойдешь! Ты будешь сидеть здесь и отвечать на мои вопросы.

Лила осталась стоять. И вдруг, перейдя на литературный итальянский, она сказала бесконечно усталым голосом, в котором я услышала ноты презрения:

— Какая же я дура, что вышла за тебя. Ты просто ничтожество. Ты отлично знаешь, что Микеле спит и видит, чтобы я перешла работать в обувной магазин, а Джильола из-за этого меня убить готова. Кому ты поверил? Я даже слушать тебя не желаю. Они вертят тобой как хотят. Лену, ты со мной?

Она направилась к двери, и я собиралась к ней присоединиться, но Стефано вскочил из-за стола и схватил ее за руку.

— Никуда ты не пойдешь! — заорал он. — Отвечай, купалась ты с сыном Сарраторе или нет? Держала его за руку или нет?

Напрасно Лила пыталась вырваться.

— Оставь меня, ты мне противен, — прошипела она.

Тут вмешалась Нунция. Она упрекнула дочь за то, как та разговаривает с мужем, но тут же с удивительным пылом накинулась на Стефано, почти криком требуя, чтобы он прекратил свои нападки на Лилу, которая уже объяснила ему, что Джильола оговорила ее из зависти; всем известно, что за лживая тварь эта дочка кондитера, она трясется за свое место в магазине на пьяцца Мартири, она и Пинуччу мечтает оттуда убрать, чтоб остаться там единоличной хозяйкой, а сама ничего не смыслит в обуви, да она и в выпечке ничего не смыслит, а то, что магазин процветает, — целиком заслуга Лины, без нее ничего этого не было бы, она и в новой колбасной лавке трудится, да еще как, и нечего на нее орать, вот именно, нечего!

Она и правда разъярилась: лицо у нее пылало, вытаращенные глаза горели, а говорила она так быстро, что не успевала перевести дыхание. Но Стефано ее не слушал. Теща еще продолжала свой монолог, когда он поволок Лилу в спальню, крича на ходу: «Сейчас ты все мне расскажешь, все как есть!» Лила вцепилась в створку буфета и обрушила на его голову поток оскорблений; Стефано дернул ее с такой силой, что створка распахнулась и буфет опасно накренился, заставив зазвенеть тарелки и стаканы; Лила буквально пролетела через всю кухню, ударившись о стену в коридоре, который вел в их комнату. В следующий миг муж снова схватил ее за руку, толкнул в спальню и хлопнул дверью.

Я услышала, как страшно щелкнул ключ в замочной скважине. В те минуты я своими глазами увидела призрак дона Акилле, вселившийся в Стефано: это он, отец, проступил в набухших на шее и лбу синих жилах сына. Несмотря на охвативший меня ужас, я поняла, что не могу, как Нунция, спокойно сидеть за столом. Я схватилась за ручку двери и принялась ее трясти, выкрикивая: «Стефано, прошу тебя! Все это вранье! Не трогай ее, Стефано, не бей ее!» Но ярость уже овладела им, он орал, что ему нужна правда, и, поскольку Лила молчала, как будто ее вообще не было в комнате, мне даже почудилось, что он орет сам на себя и сам себя лупит, роняя и круша вещи.

— Я сбегаю за хозяйкой, — сказала я Нунции и устремилась вниз по лестнице. Я хотела спросить, есть ли у нее второй ключ от двери и дома ли ее племянник; это был крепкий здоровый парень, вполне способный высадить дверь.

Но я стучала напрасно, хозяйки не было дома — или она не пожелала мне открывать. Меж тем крики Стефано вырвались за стены дома, огласив улицу и заросли тростника; мне казалось, они достигали даже пляжа, но почему-то никто, кроме меня, их не слышал: ни один сосед не выглянул в окно, ни один не пришел узнать, что происходит. Только Нунция еще пыталась увещевать Стефано, чередуя мольбы и угрозы: если он не прекратит обижать ее дочь, она все расскажет Фернандо и Рино, и, Бог свидетель, они ему все кости переломают!

Я бегом вернулась домой, не зная, что делать. Навалившись всем телом на дверь, я крикнула, что вызвала полицию, что они вот-вот приедут. Потом, поскольку Лила по-прежнему не подавала признаков жизни, я завопила: «Лила, ты жива? Лила, прошу тебя, скажи, что ты жива!» И в этот момент мы услышали ее голос. Но обращалась она не к нам, а к мужу.

— Ты хочешь правды? — с ледяным спокойствием сказала она. — Ну слушай. Да, мы с сыном Сарраторе вместе плавали, и я держалась с ним за руки. Да, мы отплывали подальше от берега и там целовались и обнимались. Да, он раз сто меня трахнул, и благодаря ему я поняла, что ты — кусок дерьма, и все, на что ты способен в постели, — это требовать от меня делать мерзости, от которых меня тошнит. Нравится тебе такая правда? Ты доволен?

В доме воцарилась тишина. После этих слов Стефано замолчал, я перестала колотить в дверь, а Нунция — плакать. До нас снова донесся шум проезжающих мимо машин, отзвуки голосов, кудахтанье кур.

Прошло несколько минут, и Стефано заговорил, но так тихо, что мы не могли расслышать ни слова. Все же я поняла, что он пытается успокоиться и бормочет короткие бессвязные фразы: да что ты такое говоришь, пожалуйста, не говори так, прошу тебя, перестань… Признание Лилы было для него таким невыносимым, что он предпочел принять его за ложь. Он поверил, что Лила нарочно оклеветала себя, чтобы причинить ему боль; сказанное ею было так чудовищно, что оглушило его не хуже сбивающего с ног удара. Он расшифровал ее слова по-своему: если ты еще не понял, что твои обвинения беспочвенны, то вот тебе, получай.

Но на меня признание Лилы произвело впечатление не менее ужасное, чем грубость Стефано. Я осознала, что, как бы меня ни пугала та безмерная жестокость, которую он ловко прятал под мягкими манерами и доброй улыбкой, смелость Лилы, ее доходящая до бесстыдства дерзость, позволявшая ей выкрикнуть мужу в лицо правду, выдав ее за ложь, ужасала не меньше. Стефано выходка Лилы помогла прийти в чувство, потому что он убедил себя, что жена его обманывает, но меня, которая знала правду, она пронзила в самое сердце. Когда голос колбасника снова окреп, мы с Нунцией поняли, что худшее миновало. Дон Акилле отступил, и его сын мог вернуть себе облик милого и славного парня, благодаря которому так преуспел в торговле. Теперь Стефано выглядел растерянным; он уже сам не понимал, что на него нашло, что такое случилось с его голосом и руками. И хотя его еще преследовал образ держащихся за руки Лилы и Нино, он воспринимал сказанные ею ужасные вещи как нечто не имеющее отношения к реальной действительности.

Дверь оставалась закрытой, и ключ в замочной скважине не повернулся до следующего утра. Голос Стефано был полон грусти — похоже, он был сильно огорчен и о чем-то умолял жену. Мы с Нунцией еще несколько часов просидели у них под дверью, изредка обмениваясь чуть слышными бесполезными репликами. Мы шептались, они шептались… «Если я расскажу об этом Рино, — говорила Нунция, — он его убьет, точно убьет». В ответ я, делая вид, что поверила в ее угрозу, просила: «Не надо, ничего никому не надо рассказывать». Я думала о том, что с самого замужества Лилы ни Рино, ни Фернандо ни разу пальцем ради нее не пошевелили, не говоря уже о том, что сами с детства лупили ее почем зря. Все мужчины одинаковые, вздыхала я, только Нино не такой. Во мне неукротимо росла волна гнева: теперь стало ясно, что он достался Лиле, хоть она и замужем; вдвоем они сумеют выбраться из этого болота, а я застряла в нем навсегда.

Едва рассвело, из спальни показался Стефано, один, без Лилы.