Дневник Чумного Года - Даниэль Дефо

К примеру, многие во время этого испытания и не подозревали, что больны, пока, к невыразимому своему ужасу, не обнаруживали «знаки» болезни, после чего они редко жили долее шести часов; потому что эти пятна, которые называли «знаками», были на самом деле гангренозные пятна или омертвелое мясо в виде маленьких бугорков величиной с пенни и твердых, как мозоль или роговица; когда болезнь доходила до этой стадии, смерти было не миновать; и однако, как я уже говорил, люди и не подозревали, что больны, и не чувствовали себя плохо, пока эти смертные знаки не появлялись на теле. Но всем было ясно, что заражены они были уже раньше и какое-то время так ходили и что их дыхание, пот, даже одежда источали заразу уже много дней.

Все это порождало множество случаев, о которых врачам, конечно, лучше известно, чем мне; но кое-что я и сам наблюдал, кое о чем слышал и некоторые из этих случаев сейчас расскажу.

Один горожанин, благополучно здравствовавший до конца сентября — в это время вся тяжесть болезни более, чем когда-либо, легла на Сити, — был настроен весьма жизнерадостно, а иногда (по моим представлениям) и хвастливо, утверждая, что он спокоен за свою безопасность, так как неизменно осторожен и никогда не приближается к заразным. Однажды его сосед сказал ему:

— Не будьте так самонадеянны, мистер ***, сейчас трудно отличить больного от здорового, иногда встречаешь человека бодрым и здоровым на вид, а через час — глядь, он скончался.

— Ваша правда, — сказал первый, он не был чрезмерно самонадеян, просто ему долгое время удавалось избегать опасности, и люди, особенно в Сити, как я уже говорил, стали смотреть на нее легкомысленно. — Ваша правда, — сказал он, — я и не считаю, что вообще не могу заразиться. Просто надеюсь, что никогда не бывал в компании, где хоть кто-нибудь представлял бы опасность.

— Да что вы? — сказал его сосед. — А разве не были вы позавчера в таверне «Бычья голова» на Грейс-Черч-стрит[294]с мистером ***?

— Да, — сказал первый, — но опасаться там было некого.

На это сосед ничего не сказал, не желая пугать его, однако собеседник его стал более подозрительным, и чем уклончивее отвечал сосед, тем нетерпеливее он становился, и наконец запальчиво спросил напрямик:

— Надеюсь, он не умер?

Его сосед молча воздел очи горè и что-то пробормотал себе под нос. После чего первый горожанин сказал, побледнев:

— Тогда считайте, что и я мертвец.

После чего сразу же пошел домой и послал за ближайшим аптекарем, чтобы получить какое-нибудь предохранительное средство, так как больным он себя еще не чувствовал; но аптекарь, осмотрев его грудь, только и сказал: «Все в руках Божиих!» — а через несколько часов бедняга скончался.

По этому рассказу каждый может судить, возможно ли было усилиями магистрата при помощи запирания больных или удаления их остановить заразу, которая передавалась от человека к человеку, когда зараженный выглядел совершенно здоровым, не подозревал о приближении болезни и оставался таким не один день.

Пожалуй, тут уместно будет спросить, как долго мог человек носить в себе семя заразы, прежде чем оно проявлялось самым роковым образом, и как долго мог он разгуливать внешне целехоньким, а на самом деле заразным для каждого, кто приближался к нему? Мне кажется, самые знаменитые врачи не более моего знают об этом, и подчас обычный наблюдатель может заметить то, что ускользает от их внимания. В целом, по мнению врачей, болезнь может находиться в скрытом состоянии в дыхательных путях или кровеносных сосудах в течение долгого времени. Зачем бы иначе держали они в карантине тех, кто пришел в гавани и порты из всяких подозрительных мест? Сорок дней, надо думать, слишком большой срок для человеческой природы, чтобы сражаться с таким врагом — она значительно быстрее либо победит, либо уступит ему. По моим собственным наблюдениям, этот период скрытой заразности мог длиться не более 15 или 16 дней; и именно по этой причине, если по прошествии 16–18 дней в доме, запертом после того, как кто-либо из его обитателей умер от чумы, никто больше не заболевал, то к ним относились уже не так строго и даже разрешали выскальзывать на улицу; да и таких людей меньше боялись, считая, что они лучше вооружены против болезни, так как не поддались врагу, когда он был в их собственном доме; но иногда болезнь таилась гораздо дольше.

В заключение всех этих наблюдений должен сказать, что, хотя Богу угодно было, чтобы сам я действовал вовсе не так, все же, по-моему, лучший совет следующий: самое надежное лекарство от чумы — бежать от нее подальше.[295]Знаю, люди подбадривают себя, утверждая: Господь может сохранить нас в пучине бедствий и погубить нас, когда нам кажется, что никакие бедствия не угрожают; и этот довод удержал в городе многих их тех, чьи тела целыми телегами отправляли в яму и кто, если бы уехал, полагаю, остался бы целым и невредимым, во всяком случае, это весьма вероятно.

И если эта главная идея будет понята, то в дальнейшем, в случае возникновения таких же или подобных ситуаций, я уверен, люди предпримут совсем иные меры, чтобы уберечься от заразы, чем те, что принимались в 1665 году и, насколько я знаю, принимаются за границей. Короче, они задумаются над тем, как разделить население на меньшие группы, вовремя отправить их в разные места и не позволить такой заразе, особенно опасной для скученного населения, обрушиться на миллион люден сразу, как это было в нашем случае и как, конечно, будет, если вновь когда-либо на нас обрушится такая напасть.

Чума подобна большому пожару[296]— если он начнется в отдельно стоящем доме, на отшибе, как мы говорим, то только этот один дом и сгорит; если же несколько домов соприкасаются, там, где он начался, он сожжет эти несколько домов; но если он зародился в скученном городе или в Сити, пожар разгорится сильнее, ярость огня будет нарастать, и он станет бушевать до тех пор, пока не пожрет все, до чего сможет добраться.

Я могу предложить множество планов, на основе которых городские власти, если им вновь будет угрожать такая опасность (не приведи Господь, чтобы это случилось!), могли бы избавиться от большинства нежелательных горожан,[297]я имею в виду нищих, голодающих, бедняков, живущих поденным трудом, и особенно тех, кого в случае осады города называют «лишними ртами»; их весьма осторожно и к их же благу можно было бы удалить из города, а зажиточные жители удалились бы сами, прихватив своих детей и прислугу; тогда Сити и прилегающие к нему районы были бы так хорошо эвакуированы, что не осталось бы и десятой части жителей на растерзание болезни. Но предположим даже, что осталась пятая часть, то есть 50200 жителей, то и в этом случае, когда начнется чума, они смогут так свободно и просторно расположиться, что будут значительно лучше подготовлены и защищены от заразы и менее ей подвержены, чем если бы такое же число людей жило в сравнительно маленьких городах вроде Дублина или Амстердама.