Я вещаю из гробницы - Алан Брэдли

Я догнала констебля Линнета в тот момент, когда он подошел к калитке мисс Танти.

— Стой тут, — приказал он, поднимая руку с весьма официальным видом. — Снаружи, — добавил он, как будто я могла не понять.

— Но…

— Никаких но, — отрезал он. — Теперь это сцена преступления. У нас есть приказ.

Что он имеет в виду? Инспектор Хьюитт официально запретил пускать меня?

После всего, что я для него сделала?

Констебль Линнет скрылся в доме до того, как я успела задать еще хоть один вопрос.

Через секунду мисс Танти снова начала орать.

Зайдя за угол стены, окружавшей кладбище, я наткнулась на отца, Фели и Даффи, шедших по дороге навстречу мне.

Жар от взрыва эфира оставил на моем лице ощущение, как от радиации, но теперь я по крайней мере знала из первых рук, что чувствовала мадам Кюри.

Мои юбка и свитер превратились в лохмотья, ленточки для косичек болтались обугленными клочьями.

— Ты только посмотри на себя! — воскликнула Фели. — Где ты была? Ты не можешь в таком виде идти в церковь, правда, отец?

Хотя отец бросил взгляд в моем направлении, я знала, что он меня на самом деле не видит.

— Флавия, — вот и все, что он сказал, перед тем как вяло отвести взгляд прочь и сфокусироваться на каком-то своем далеком горизонте.

— Я думала, ты болеешь, — заметила Даффи.

Именно Даффи всегда откапывала инкриминирующие детали.

— Мне уже намного лучше, — сказала я, внезапно вспомнив, что у меня до сих пор круги от сгоревшей пробки вокруг глаз.

— Всем доброе утро, — произнес голос за моей спиной.

Это был Адам Сауэрби. Я не слышала, как он подъехал на своем тихом «роллс-ройсе».

— Что с тобой произошло? — поинтересовался он. — Перегрелась на солнце?

Я кивнула. Была готова обнять этого человека.

— Я только что из приемной доктора Дарби, — сказала я, что правда. — Он говорит, не о чем беспокоиться. — Что ложь.

— Гм-м-м, — протянул Адам. — Что ж, боюсь, я не доктор, но я знаю парочку трюков из моих скитаний по Лимпопо и другим местам. Если с тобой все в порядке, Хэвиленд, — сказал он, обращаясь к моему отцу, — я думаю, мы…

Отец рассеянно кивнул с таким видом, как будто он не слышал слова Адама, а просто пытался удержать голову, чтобы она не скатилась с плеч в грязь.

— Пойдемте, — сказала Фели. — Мне надо еще раз пробежать псалом, и у меня нет времени…

Она махнула рукой в мою сторону с таким видом, будто говорила: «на некоторых». Ей очень хотелось скорее сесть за орган, знала я. В конце концов, сегодня ее официальный дебют в роли органистки.

Отец продолжал рассеянно смотреть в поля, но когда Фели и Даффи двинулись к двери в церковь, он медленно — почти послушно — пошел за ними.

Даффи оглянулась на меня через плечо, как будто я уродец в пип-шоу.

Что, черт подери, — задумалась я, — может происходить с продажей Букшоу? Я была так занята своими заботами, что даже не подумала спросить.

Не осмелилась спросить.

Но теперь, когда я увидела отца, похожего на привидение, глубоко внутри меня что-то зашевелилось.

В некотором роде я им гордилась. Какие бы демоны ни грызли его нутро, они не воспрепятствовали ему исполнить свой пасхальный долг. Где-то внутри мой отец оставался человеком, имеющим веру, и я надеялась ради него самого, что этого будет довольно.

— Сюда, — говорил Адам, уводя меня за церковь, дальше по кладбищу, мимо дремлющей вечным сном Кассандры Коттлстоун на берег реки.

Я вздрогнула, вспомнив, что однажды на этом самом месте столкнулась с убийцей Горация Бонепенни. Это было почти год назад, но с тем же успехом могло быть в прошлой жизни.

Адам спустился по влажному берегу и вырвал из земли пучок нарциссов.

— Вы испачкаете ботинки, — заметила я.

— Уже. Ты права, — сказал он, мельком глянув вниз, но не придавая этому значения.

Он снова забрался наверх и достал из кармана жилета перочинный ножик.

— Ты знаешь, что это? — спросил он, нарезая луковицы на ломтики.

— Нарцисс, — ответила я.

— А еще?

— Нарциссин, — сказала я. — Содержится в корнях. C16H17ON. Смертельный яд. Если кто-нибудь тебе мешает, накорми их вареными луковицами нарциссов и сделай вид, что думал, что это просто лук.

— Фью! — присвистнул Адам. — Ты определенно разбираешься в луковицах, да?

— Именно, — ответила я. — И в нарциссах тоже.

Прохладными кусочками корней он начал аккуратно натирать мое лицо, одним ломтиком за другим, напевая за работой:

— Едва проглянет в полях златоцвет —

Гэй-го! С девчонками в дол зеленый!

Наступает года лучший расцвет,

Алой крови власть над зимой студеной.[58]

У него был приятный голос, и он пел с такой уверенностью, будто привык выступать на сцене.

— Что это значит? — спросила я. — «Алой крови власть над зимой студеной».

— То, что кровь доминирует, — ответил он, — даже в самой холодной среде.

Почему-то я вздрогнула, и это не просто потому, что Адам втирал мне в лицо и шею охлаждающий яд.

Кровь и нарциссы, подумала я.

Похоже на название детективного романа, написанного милой старой леди, увлекающейся выпечкой и убийствами.

Все это дело с начала до конца было кровью: моей кровью, кровью летучей мыши, кровью лягушки, кровью святого и отсутствием крови у мистера Колликута.

И нарциссы. Букет нарциссов и крокусов привел меня лицом к лицу с мисс Танти. Что там она сказала? «Не переводи свои крокусы понапрасну»?

— Вы полагаете… — начала я.

— Ш-ш-ш, — перебил меня Адам. — Мы же не хотим, чтобы эта штука попала тебе в рот, верно?

И без поощрения с моей стороны он продолжил декламировать:

— Где нарциссы,

Предшественники ласточек, чья прелесть

Пленяет ветры марта?

Его пение вызывало в моей голове разные образы, и я подумала об отце, «Глэдис» и о цветах. Мы не увидим следующую весну в Букшоу.

— Я ненавижу нарциссы, — сказала я и внезапно заплакала.

Адам продолжил, сделав вид, что ничего не замечает:

— Фиалки… скороспелки бледные… буквицы-вострушки и царские венцы… разных лилий семья, ирис…[59]Старик Шекспир знал толк в царстве растений, видишь ли.