Глядящие из темноты - Максим Голицын

Глупой девушке бы подумать, что у старых богов, как и у людей, бывает всякое настроение и дурные дни и что не под силу человеку понимать, почему они поступают так, а не иначе.

Итак, дошла она по росе до запретной рощи (а деревья светились в темноте) и увидела, что там по ветру развеваются пестрые ленточки, привязанные к веткам, хоть многие уже и выгорели на солнце и истрепались под дождями, потому что мало кто в последнее время носил приношения старым богам из страха перед новыми, и повесила на ветку свои бусы — красные, синие и зеленые, — и потревоженный козодой слетел с ветки и напугал ее, и стало ей вдруг не по себе, да так, что она, не разбирая дороги, побежала прочь, но, выбежав из рощи, вдруг поняла, что не может найти пути домой: уже совсем стемнело, лишь река по-прежнему источала серебряный свет, и трава была такая густая и высокая, что почти смыкалась у нее над головой, и она не видела, куда ей идти. Ей стало страшно, что она проплутает всю ночь и опоздает к собственной свадьбе — и что тогда подумает ее любимый? Так что она стала и заплакала, и вдруг услышала, что у нее за спиною кто-то сказал: «Почему ты плачешь?»

Она знала всех в округе, а голос был незнакомый, но приятный, ласковый, и она поборола испуг и обернулась. Перед ней стоял юноша, прекрасный, точно речной бог, на нем был зеленый камзол и богатый плащ, вышитый по подолу дубовыми листьями, и цвет у них был точь-в-точь как он бывает по осени — темно-красный и золотой.

«Не бойся, — сказал он, — я тебя не обижу. Тебя-то я и искал — ведь это ты такая-то?» И он назвал ее имя. А была она девушка, как я уже говорила, тщеславная, вот она и подумала: «Наверное, это из тех, кто приезжает сюда, чтобы посмотреть на мою красоту. Ну, так ведь в этом нет греха, а после свадьбы мне нельзя будет уже красоваться перед чужими мужчинами». Потому она утерла слезы, подняла голову и улыбнулась ему, потому что он был красив и держал себя учтиво. «Козодой вспорхнул прямо у меня перед лицом, а выпь закричала совсем рядом, — сказала она, — я испугалась, побежала не разбирая дороги и вот заблудилась». Потому что она нипочем бы не призналась, что ходила в запретную рощу, да еще чужому, пришлому человеку, хотя он, судя по всему, был учтив и воспитан, богат и знатен. «Ну, так я провожу тебя домой», — сказал он и улыбнулся, и страх ее пропал, и она пошла за ним, куда он показывал, и шли они так, пока небо совсем не стемнело и река не погасла, и тут он остановился и сказал: «Вот мы и пришли», — и она поняла, что опять попала в какое-то незнакомое место: по сторонам росли белые деревья, похожие на те, что были в запретной роще, и светились они точно свечи, а с них свисали желтые цветы и золотые плоды — все в одно и то же время. «Куда ты меня привел? Это не мой дом», — сказала она. «Да, — ответил он, — но это мой дом, и мы будем жить с тобой тут, пока не рухнет небо, и я ни в чем не стану тебе отказывать, потому что женщина прекраснее тебя еще не ступала по этой земле». И она увидела, что деревья отбрасывают тени, а он — нет, и поняла, какие силы разбудила, сама того не желая. И она закричала так, что желтые цветы посыпались с деревьев, а плоды закачались на своих ножках. И он, хотя и понял, что она поняла, начал уговаривать ее приятным голосом и говорить: «Ну что же ты кричишь? Я не причиню тебе зла, потому что ты слишком красива для жителей земли. Что тебе в этом прокопченном подмастерье — он всего лишь человек и состарится и умрет, как человек, а ты, если останешься со мной, будешь жить вечно, пока не рухнет небо». Но она, хотя была девушкой тщеславной и капризной, сердце все же имела истинное, и она сказала: «Люди сотворены, чтобы делить участь друг друга, и я пройду тот путь, что мне предназначен, — и я уже дала клятву». Он показывал ей драгоценности, которые невозможно даже описать, и наряды, к которым не прикасалась рука ни одной смертной женщины, и говорил, что все они будут ее. Но она даже глядеть не хотела на все это великолепие, и отталкивала от себя подношения, и плакала и кричала так, что он в конце концов махнул рукой и сказал: «Я мог бы внушить тебе любовь к себе — такую, что ты позабыла бы, как зовут твоего избранника и себя самое, и жила бы со мной в счастье и довольстве, угождая всем моим желаниям, пока не рухнет небо, но ты тогда будешь не лучше остальных иллюзий, которые я мастер наводить, а мастерство мне прискучило. Я отпущу тебя, — сказал он, — и ничего за это не потребую». И он вновь махнул рукой, и она увидела, что наряды, и деревья, и золотые плоды — все пропало, а сама она стоит по щиколотку в густом иле и вдалеке светится запретная роща. Она взглянула на своего спутника и увидела, что он не человек и никогда человеком не был: перед ней выплясывало премерзкое создание с высунутым языком и горбатое, так что шея у него была свернута назад и он принужден был стоять задом наперед.

Но она уже так испугалась, что дошла до предела собственного страха, а потому лишь молча подобрала юбки и стала выбираться из болота. Тот, кого нельзя называть, не пытался ей помешать, но, когда она уже взбиралась на холм, сказал ей вслед голосом тихим, но звучным: «Я не стану тебе препятствовать, но настанет день, когда ты сама придешь ко мне, и тогда я спрошу за свою обиду такую цену, какую ты только сможешь заплатить». И пропал, точно язык пламени, а она побежала к дому, который, как она теперь увидела, был совсем рядом.

Она ничего никому не сказала и в урочный час сыграла свадьбу со своим суженым, и жизнь пошла своим чередом. Молодой супруг оказался человеком ласковым и покладистым, и любил ее и баловал так, как ей того хотелось, но, конечно, из далеких краев богатые господа уже не приезжали посмотреть на ее красоту — она прикрывала волосы и одевалась скромно, как полагается замужней особе, так что былому веселью пришел конец. Однако долгое время супруги, хотя и жили душа в душу, были бездетны, и уж как она радовалась, когда, прожив десять лет в супружестве, поняла, что наконец оказалась в тягости. Ребенка своего, первого и единственного, она полюбила пуще всего остального и не могла на него нарадоваться, потому что он был красивым и здоровым младенчиком. Однако счастье ее длилось недолго, потому что малыш вскоре начал чахнуть и кашлял так, что задыхался и синел, и старуха, которая приходила поить его травами, в конце концов сказала, что эта болезнь не из тех, что проходят сами по себе, и что на младенчика, скорее всего, навели порчу. «Знаешь ли ты какого-нибудь врага, который радовался бы твоему горю?» — спросила старуха. Молодая женщина удивилась — она была нраву легкого и ладила со всеми, а если кто из подруг завидовал ей когда-то, нынче все это давно минуло и позабылось. «Нет, — сказала старуха, — я говорю не о тех, кто ходит по этой земле, а о тех, кто ходит под ней. Может, ты прогневала кого из них?» И тут молодая мать в ужасе вспомнила тo, что она постаралась позабыть как дурной сон. Ночью она, оставив спящего мужа и неспящее в колыбели дитя, тайком выбралась из дому и побежала в запретную рощу не разбирая дороги, потому что жизнь ее была в ее ребенке и угасала вместе с ним. Посрывав с себя украшения, которыми когда-то одарил ее муж (а они, хоть и подарены были из любви, ничего не стоили по сравнению с теми, что когда-то, давным-давно, предлагал ей тот, кого нельзя называть), она бросила их на землю, упала на колени и стала ждать.

Наконец деревья вокруг вспыхнули, точно свадебные свечи, и она увидела своего давнего знакомого: он вновь предстал перед ней в облике прекрасного юноши, но, когда он заговорил с ней, голос его был холоден и нелюбезен.