Одна ночь в Венеции - Валерия Вербинина

Тут в их беседу вмешалась хозяйка дома, и разговор зашел совсем о другом.

В конце вечера Амалия предложила графине Ковалевской подвезти ее на своем автомобиле, так как женщина поселилась недалеко от особняка баронессы Корф. Екатерина Петровна ответила согласием. В машине между попутчиками завязался разговор.

– Видите, я все-таки была права тогда, а вы мне не поверили, – сказала графиня. – Я сразу почувствовала, что именно Мария убила моего мужа. Впрочем, уже через несколько дней я увижу, как на нее опустится нож возмездия.

– О чем вы, Екатерина Петровна?

– Я решила присутствовать на казни. Собственно говоря, на такие события публику не допускают… то есть официально… но так как я была женой убитого, мне сообщили, что я могу находиться там, если захочу.

Амалия поморщилась. По правде говоря, она не ожидала от Екатерины Петровны такой кровожадности.

– Не уверена, что вам понравится это зрелище, – довольно сухо сказала баронесса Корф.

– Вот и у меня тоже дрожат поджилки, – с неожиданной прямотой призналась графиня. – И все же я пойду.

– Голубушка, зачем?

– Вам меня не понять, Амалия Константиновна. Вы, наверное, уже забыли, что говорили свидетели на процессе. Пока Нелидов убивал моего мужа, Туманова с Урусовым веселились на празднике, пили шампанское. И наверняка говорили тосты вроде: «За нашу удачу», «За избавление от всех неприятностей». За избавление от Паши, стало быть, который столько сделал для нее и для адвоката тоже… – У графини на глазах выступили злые слезы. – Ну так вот, теперь я хочу лично увидеть, как их самих окончательно избавят от всех неприятностей… связанных с пребыванием в этой жизни. И не говорите мне, умоляю, что я должна простить… что религия предписывает… Ничто не мешает мне простить их – когда они умрут!

Баронесса вернулась домой удрученная. Ночью она несколько раз просыпалась с ощущением смутного беспокойства, но вскоре вновь проваливалась в сон.

Однако на этом ее испытания вовсе не кончились, потому что вскоре после Рождества к ней наведался комиссар Папийон, и вид у него был весьма смущенный.

– Я вовсе не хотел вас беспокоить, сударыня, потому что прекрасно понимаю – воспоминания об убийстве графа Ковалевского должны быть вам неприятны. Однако согласно закону мы не имеем права препятствовать…

– О чем вы, комиссар?

– Мария Туманова изъявила желание встретиться с вами. Перед тем, как ее казнят.

– Когда казнь?

– Послезавтра.

«Умно, – подумала Амалия. – Все заняты только Рождеством и Новым годом, и никому больше нет дела до троицы приговоренных…»

– Должна признаться вам, месье, что у меня нет никакого желания встречаться с… с этой женщиной.

– Таково ваше окончательное решение?

Баронесса закусила губу.

– Она сказала, зачем я ей понадобилась?

– Насколько я понял, Туманова хотела бы попросить у вас прощения. Впрочем, это только мое предположение.

Амалия представила себе четыре тюремных стены, окна с решетками и женщину, которая в свои последние на земле часы не видит ничего, кроме них. Потом осужденную выведут во двор, и…

– Хорошо, – решилась баронесса, – я поговорю с ней.

И на следующий день она оказалась в комнате для свиданий – особом помещении, предназначенном только для тех, кто дожидается смертной казни, и их посетителей.

Когда лязгнула дверь и в сопровождении охранника вошла Мария Туманова, кутаясь в шаль, Амалия даже не нашла в себе сил подняться ей навстречу – настолько была поражена. Волосы женщины были коротко острижены, черты бледно-желтого лица заострились, губы стянулись в тонкую ниточку. Теперь ничто в ее внешности не напоминало ту очаровательную оживленную даму, которая не столь давно уверяла в разговоре с Амалией, что понятия не имеет о том, кто убил графа Ковалевского.

– Вы посылали за мной, – сказала баронесса, – и я здесь.

Мария села напротив, и теперь их разделял только грубый деревянный стол. Охранник отошел и стал у дверей. Все движения Тумановой были немного замедленными, она двигалась, как во сне.

– Я очень рада, что вы пришли, – заговорила осужденная. – Мне… мне очень жаль, что все так получилось. Я имею в виду вашего сына, что его подозревали…

«Не стоило мне сюда приходить», – мелькнуло в голове Амалии. В глубине души она не сомневалась, что Мария с легкостью послала бы Михаила на эшафот, если бы это помогло уйти от наказания ей самой.

И тут коварная память устроила сюрприз – Амалия словно «провалилась» в уютную квартирку на бульваре Малерба, услышала щебечущий голос, который говорил что-то вроде:

– Полагаю, когда вся эта история закончится, вы зайдете ко мне в гости… Мне было очень приятно поговорить с вами…

Баронесса встряхнула головой и пристально посмотрела на свою визави. Что за вздор, в самом деле? И о чем им вообще можно говорить?

– Как только вы спросили тогда, во время своего визита ко мне, о страховке, у меня мелькнуло предчувствие, что все пропало, – устало промолвила Мария. – А потом пришел он…

Женщина не назвала имени, но Амалия и так поняла, что речь идет о Папийоне.

– Зачем вы хотели видеть меня? – чуть резче, чем следовало бы, спросила баронесса.

– Вы куда-то спешите?

– Я? Нет. Просто…

«Просто я не умею беседовать с людьми, которым завтра отрубят голову», – с досадой подумала Амалия. Но как сказать такое вслух?

– Одна газета написала, что зря мне дали имя в честь Марии Стюарт, мол, это меня и погубило. Ей ведь тоже отрубили голову… – Туманова слабо усмехнулась. – Но на самом деле меня назвали вовсе не в ее честь, а в честь бабушки по другой линии. В детстве меня все баловали, а я все думала, как бы мне поскорее вырасти. А теперь думаю, лучше бы я тогда умерла и никогда не стала взрослой. Я плохая мать, но когда думаю о своих детях… и их отце… А ведь вначале все казалось так просто!

– Вначале?

– Да. Я на процессе сказала много лишнего, но меня можно извинить: я защищала свою жизнь… Хотите знать правду? Я никогда, ни единого мгновения не любила графа. И с первых дней знакомства понимала, что никогда не полюблю. Он был мне неприятен – с этим своим ехидным нравом, с ухоженными руками, английским парфюмом, от которого у меня болела голова… И чем больше граф делал для меня, тем сильнее я чувствовала, что он невыносим. Не знаю, почему… Граф раздражал меня каждым словом, каждым жестом – всем. А его письма, когда ему приходилось куда-то уезжать, всякие там опаловые небеса, мечты о совместной жизни… Скажу вам правду – я их даже не читала. Только из материалов о процессе узнала содержание. Ковалевский садился в поезд, и я думала – как здорово, ведь состав может потерпеть крушение… Когда я была маленькой, наша семья жила почти в бедности, но потом умерла одна противная богатая тетка, и все сразу переменилось. Вот для меня и граф Ковалевский был чем-то вроде той противной тетки, которую стоит терпеть только из-за денег… Я ужасна, да?