Дожди над Россией - Анатолий Никифорович Санжаровский

и не стал явью — все равно проступок?»

Скажи я это и вслух, мама всё равно б пропустила мимо ушей мой туманный десант в проповедь.

Она с огорчением смотрела на редкие зёрна в пыли, не могла отойти.

— Шо ж мы скрутили? Скоко зерна мимо дела шмыгнуло… Яки деньги?!

— Мозольные.

— Всё тебе кортит со своим глупством в чужой монастырь завернуть. Хлеб кидаем!

И она села на корточки, выщелкнула из пыли все до единого зёрнышки.

— Идите садитесь.

— Опять сиди, як мытая репа? Накаталась на дурничку… Я пеше… Петушком… петушком…

— И долго курочка собирается пробыть петушком?

— До самого места.

— Смотрите. Моё дело предложить, ваше дело отказаться.

Я поехал медленно.

Мама семенила рядом.

У плетня, при дороге, стоял красавец петух. Наклонил голову вбок, скучно разглядывает нас.

— Гарный петушака. Як нарисованный. Хвост дыбарём!

— Ему что… На базар не бежать.

Потные капли устало гонялись друг за дружкой по низу разгорячённого мамина лица. Капли сшибались, сбегались в одну величиной c горошинку и, не удержавшись, падали, терялись в пыли.

Мне как-то не по себе.

Я, гаврик-лаврик, еду, как кум королю и сват министру, а мама скачи в поту?

Я слез, молча иду рядом.

— Ты поняй, поняй. Я настигну. От только… — Она села на обочинку, стащила хромовые отцовы сапоги в гармошку. Они длинные, ну по самое некуда. — Это надо? До крови ноги намуляли! Скаженно жмуть да ещё скрипять!

— Такое пекло… А Вы вырядились в сапоги?

— И не спрашуй. Кинулась обуваться — нема одного тухля. Я туда, я сюда. Нема! Може, мыши под скрыню затащили? Не глянула… Некогда… Я и надёрни батьковы чёботы… Бач… Батька война не отпустила. А чёботы его живуть и живуть…

— Говорите культурно. Не чёботы — сапоги.

— И-и! Чего б ото присикаться к словам? Мне без разницы. Абы голыми пятками не сверкать на людях.

Теперь мама шла босиком. В той и в той руке по сапогу. Козырёк косынки прилил ко лбу.

— Упарилась, отогрелась бабка…

Она сдула пот с верхней губы, над которой чуть дрогнул и кустик пшеничных волосков, что рос на коричневой, будто от густого загара, горошине родинки.

За речкой Натанеби, уже в городских лопухах, мама обулась.

Сапоги важно скрипели под ней.

Прохожие останавливались послушать и улыбались.

Вот и рынок.

— Базарь застановлен людьми хóроше, — довольно сказала мама. — Продамо!

Покуда мы пропихивались к кукурузному месту, чего-чего не услышишь!..

— А! Григорей! Тёмнай друг… Здорова!

— Здоровеньки! Может, по старой дружбе поздороваемся в губы?

— Да ну лизаться!.. Никуда не ходишь, божий человек?

— Под старость лет куда… Доползёшь ель до мил подружки коюшки. Эхэ-хэ-э… Ёлки-палки хрен Моталкин… Живи, живи, ещё и помирать надо. Из Нижнядявицка пишут… Примёр мужик. Вырыли яму. Привезли хоронить — ан набралась грунтовая вода. Не рой яму на ночь! Когда хоронить, тогда утром и рой. Бабы говорят: идите в крайний дом, попросите ведро и вылейте. А мужики, что рыли, морды пьяные, говорят: трупу всё равно преть. Стали закидать, а вода покрывает землю. И так вышла из могилы. Не захотела вода умирать… Сосед, Машкин батько, восемьдесят лет на одном месте живёт, пел: не было воды никогда и ста граммов. А сёдни двести вёдер из погреба вылил. Снег упал на талую землю. Надумал таять и вода пошла по жилам. Подтóпель такая!.. Всё навскружке затопила…

— Наскажешь про таковские страхи с Родины… Ну, покедушки. Бывай здоров!.. А я целую шайку конвертов взял. Из каждой кучки купил газет. На неделю хвате. Ну, бегу. Бывай здоров!

— Бывай и ты в здоровье!

— Эта печка часто и густо золой засыпает глаза. Хорошо в казённых домах. А тут в зиму холодюка. Дыхнёшь — дух видать. Мороз хряпнет — ни жив ни мёртв.

— Ой, не скажи, кума! Кажный по-своему дурак. Почему вам кватиру не дают?

— Похоже, не заслужили.

— Нет. Потому что дураки.

— Дураками мир дёржится.

— Плохой мир. Вы стары, сыну пять десятков. И двадцать семь годов гниёте в одной аварийной комнатухе на десяти метрах! Где это видано в таком счастье купаться?

— У нас и не такое счастье видано…

— У меня закололо в правом боку.

— Это двенадцатое ребро зашло в живот.

— Да тю на тебе! А нарыв вот у глаза. Что это?

— Спеет богатый урожай ячменя…

— Какая движения на дороге! В два конца машины ревут. Земля под дорогой как не рухается? Антобус с «Колхидой» стакнулся. У шофёра голова отвалилась. Сиденье в лепёшку. Антобус в лепёшку. Сиденье от сиденья ломами отваливали. Людей из сиденьёв ломами выковыривали.

— А у меня новость не мягче… Ох Господи!.. Я дни потеряла… когда это было. Не то в субботу… Женщина переходила дорогу. Мотоцикл как дал — винтом пошла…

— Свинья у Черторынских затонула в уборной. Скворешню сняли. Яма полная, у свинюхи один нос торчит. Вытащили, обмыли да закололи.

— Свинью-то обмоешь, обжаришь да съешь. А моя квадратно-гнездовая радость… Разожралась… Растолстела бабёха поверх всяких возможней! Похожа на колхозную комору…

— Девочка с женихом поехала кататься на мотоцикле. Где жених был не знаю, а рулём сама водила. Упала. Приехала домой, никому ни слова. А утром собирается в школу — обмороком шимануло. В больницу. Комаров нашёл аппендицитий. Стал резать. Аппендицитий хороший, а внутре всё в крове. Забрали в область. Померла. Родители подали на Комарова в суд. Мать сказала: уходи из района, я тебя решу. Горька дивча, горьки батько-матирь… У этого Комара собственна жинка померла. Что ж то за главный врач, ежли жену не вылечил? А просту людыну разь такой вылечит?

— То и успокоение, что всем умирать не миновать. О т т у д а никто не приходил…

— Заспорили трое, кто же были по национальности Адам и Ева.

Англичанин говорит:

«Они были англичане».

А француз:

«Нет. Французы они были».

Тогда говорит русский:

«Нет, мужики, они были русские. Только русский может удовольствоваться половинкой яблока, бегать с голой задницей и считать, что живёт в раю!»

— Друг, скажи, а в Африке доят поллитровку?

— Ещё как! Но там строго. Собираются трое. Двое пьют, а третьим закусывают!!!

— А у нас одного похоронили с бутылкой в головах. Кре-епенько подливал. «Народный похмелец!» Как хряпнет водочки, всё одну присказку говорил всем, вроде как жаловался: «Хоть она и белая, а что-то прибалдел я…» Жене наказывал, как подохну, поставь бутылку в голову, а музыку не нанимай. Будут дудеть, за мозги мне дергать… Ну, повесился. Схоронили. Соседка и говорит жене: «Зин, он просил пол-литра поставить,