Последние узы смерти - Брайан Стейвли

боя не дождался, – проговорила она и тут же пожалела о своих словах.

Она думала получить в ответ озлобленность или гнев, а в его голосе услышала только смирение:

– Знаю. Просто… Забудь.

Она полежала неподвижно, не открывая глаз.

«Забудь» – приличный случай закончить разговор, поставить точку.

Может, если бы она удержала язык за зубами, на том бы и кончилось. В нескольких шагах шуршали о камни волны, мягкими неуловимыми пальцами трогали берег.

«Никогда я не умела смолчать», – подумала Гвенна и, перевернувшись на локти, раздраженно уставилась в лицо пилоту.

– Беда в том, – сказала она, не умея притупить острый взгляд, – что мне не забыть.

Он не отвернулся, но быстро, тяжело сглотнул, словно ему пришлось напрячь всю волю, выдерживая ее взгляд. Такое жалкое зрелище, что зло берет. Быстрый Джак не походил на труса; он, как никто на Островах, походил на кеттрал. Выбритая голова, каменные плиты мышц на груди и плечах, шрамы на предплечьях – след неудачных тренировок… Он выглядел совершенно своим, а как плавал!..

От пещеры на Ирске до скалистого Скарна, где Раллен возвел свою крепость, было две мили открытого моря, ни рифами, ни береговой линией не отгороженного от океанских волн. Кеттрал легко могли их проплыть, но Джак был не кеттрал. Гвенна видела, как его приморозило на Крючке, и заранее готовилась на себе тащить перепуганного бьющегося неудачника до самого Скарна и обратно. Напрасно волновалась. Джак двигался чистыми плавными гребками. Со стороны они казались ленивыми. Он был силен, как Хал, и просто здорово плавал. Очень скоро выяснилось, что Гвенне трудно за ним угнаться: она скрипела зубами, стараясь не сбить дыхания, между тем как Джак легко резал волны, лишь на каждом шестом гребке поворачивая голову для вдоха.

«Гонит, – подумала она тогда. – Хочет мне что-то доказать».

Но и на полпути до Скарна Джак не подумал сбавить скорость, и она поневоле признала: то, что для нее гонка, ему не стоит ни малейшего усилия. Если он и трус, то охрененно сильный трус.

Она продержалась еще несколько сотен гребков, взбираясь на крутые волны и стараясь выжать все, что можно, на пологом спуске с волны, которую гнал под нее океан. И уже готова была его окликнуть – хотя он мог и не услышать, – когда Джак наконец задержался, обернулся к ней и, держась на воде, дал себя догнать. У него даже дыхание не сбилось!

– Трудный заплыв, – сказал он.

У Гвенны уже сжались зубы, но в его голосе не было ни намека на самодовольство. Ни следа торжества.

– Поперечная зыбь… – он кивнул на северо-восток, – здорово мешает.

Помявшись, он кивнул на надутый пузырь, который тянула за собой Гвенна:

– Я охотно его возьму. Если хочешь.

Она готова была отказаться. Джак тоже тянул пузырь с сухой одеждой, оружием и подзорной трубой. Гвенна привыкла сама таскать свое барахло. У нее уже рвались с языка слова, что она как-нибудь сама о себе позаботится, без помощи отсеянных, но Джак ее опередил.

– Хоть это я умею, – сказал он. – Хоть здесь могу быть полезен.

Она с трудом, но проглотила гордость и раздражение. Пусть пилот и отсев, и трус, но он здесь, посреди Кентом драного океана, плывет к крепости, из которой на него месяцами вели охоту. Это чего-то да стоит. И еще что-то в его голосе, знакомое, хотя она и не знала подходящего слова, помешало ей огрызнуться. С тех пор как покинула Гнездо, Гвенна чувствовала себя растерянной, оглушенной, в деле, которое ей не по плечу. Она знала, что значит желать – отчаянно желать дела, в котором что-то понимаешь, задачи, которую обучен решать. Увереннее всего она чувствовала себя, когда подныривала под затор бревен в Андт-Киле с запаленной «звездочкой» в руке. Она не сомневалась, что идет на смерть, она предчувствовала смерть каждой жилкой, зато и не сомневалась, что сумеет взорвать мост, что хотя бы одну задачу сумеет решить.

– Спасибо, – буркнула она, распустила обвязку на поясе и передала ему конец веревки.

И удивилась, увидев в звездном свете его улыбку.

Когда они выползли наконец на камни, опоясавшие маленький атолл в нескольких сотнях саженей западнее Скарна, он без единого слова развязал узел, отдал ей мешок и занялся своим, выуживая сухую одежду. Плыли они нагишом (нет смысла мочить форму, если есть плавучий мешок), и Гвенна, пока Джак возился с вещами, тайком косилась на него. Дышал он глубже, чем в начале плавания, крылья наколотого на спине кеттрала поднимались и опускались при каждом вдохе. Когда Джак оглянулся через плечо, Гвенна поспешно отвела глаза, обругав себя за любопытство. Как будто впервые видит голого мужчину! В тропиках жарко, вода мокрая. Кеттрал, конечно, учили плавать в полной амуниции, но плавать голым почти круглый год было разумнее и удобнее. Шлепающие по ляжкам члены и голые задницы были такой же частью их ремесла, как вид крови. А она тут подглядывает и краснеет, как кадет-первогодок.

Она выпрямилась, не стесняясь собственной наготы, и открыто стала разглядывать Джака.

– Где ты выучился так плавать?

Он взглянул ей в лицо и отвернулся, слабо пожав плечами:

– Хоть какое-то занятие. На Ариме.

– Я думала, вас не выпускали с острова, – нахмурилась Гвенна.

– Плавать можно.

Джак натянул штаны.

– Можно было, – поправился он, туго затягивая пояс. – До пятисот шагов от берега. Я каждый день оплывал остров – раз утром и раз вечером.

Гвенна вылупила глаза:

– Это сколько же получается, десять миль в день?

Он кивнул:

– Чуть меньше.

– Зачем?

– В каком смысле – зачем?

– В таком, что ты не кеттрал. Летать на задания тебе не приходилось. Никто бы не умер оттого, что ты слишком медленно плаваешь. Какая муха тебя укусила – по полдня накручивать круги вокруг этого помоечного Арима?

Он внимательно смотрел на нее. Рассвет уже тронул небо на востоке, но по волнам бежал студеный ночной ветер, холодил ей влажную кожу. Гвенну пробрала дрожь.

Наконец он повел плечом:

– Хоть какое-то занятие. – Голос его был немногим громче шума волн. – Помогало забыть, что живу взаперти.

– Если тебе не нравилось на Ариме, – выплеснулось из нее быстрее, чем она успела проглотить слова, – почему ты сдался?

Джак еще миг смотрел на нее, а потом молча отвернулся, через голову натягивая черную рубаху. От него пахнуло стыдом – теплая липкая струя в прохладном бризе, и Гвенна тоже отвернулась, принялась, сердясь неизвестно на что, натягивать одежду.

Еще до рассвета они заняли позицию на краю корявых мангровых зарослей, забились в зелень, выложили трубы, которые Гвенна думала пустить в дело попозже,