Зимняя мантия - Элизабет Чедвик (Англия)

Матильда кивнула, сообразив, что у него не больше желания оставаться под одной крышей с ее матерью, чем у нее.

Лунный свет проникал через открытые ставни и освещал две нагие переплетенные фигуры на кровати. После любви Симон рассказал Матильде о боях на юге. Епископ Одо и Монтгомери подняли восстание против Вильгельма Руфуса, заявляя, что королем должен стать старший сын Завоевателя – Робер. Руфус с помощью сторонников не замедлил разделаться с восставшими. Монтгомери сдался, но Одо забился в Рочестер, как улитка в раковину, откуда ее можно выковырять только с помощью серебряной булавки, однако вместо булавки Руфус полагался на жажду и голод. Ему помогали тучи мух, слетевшихся на город.

– Солдаты вынуждены были есть по очереди – одни едят, другие мух отгоняют, – рассказывал Симон морщась. – Мы эту вонь из-за стен чувствовали. Люди, лошади, собаки… Этот запах невозможно забыть.

Матильду передернуло, но она не остановила его. Пусть выговорится.

– Монтгомери отправился к ним на переговоры. Сначала они требовали свободу и свои земли в обмен на сдачу, но Руфус отказался. Он сказал, что сохранит им оружие и жизнь. Те, у кого еще остались лошади, могут на них уехать. – Симон помолчал вспоминая. – Они вышли двумя колоннами, сохраняя достоинство, хотя от них воняло, губы у всех пересохли и тела были покрыты струпьями. Руфус велел трубить победу как можно громче. Простые англичане, которых набрали в армию Руфуса, оскорбляли их и кричали, что тех надо повесить.

– И что сделал Руфус? – спросила Матильда.

– Он не вмешивался, позволил им наораться, при этом улыбался, – ответил Симон. – Разве можно найти лучшее доказательство того, что он король Англии, чем эти выкрики во славу его и требования крови его врагов? Мне кажется, что он очень способный военачальник и хитрый политик.

– Значит, опасности больше нет, и Монтгомери и епископа Одо приструнили. – Она подвинулась к нему поближе.

– Одо еще может попробовать что-то придумать, но сам он стар и уже не способен принимать участие в битве. Когда он выехал из Рочестера сдаваться, он нес свои годы, как тяжелый мешок на плечах. Не думаю, что он вернется в Англию, разве что Робер победит, но я в этом очень сомневаюсь. Монтгомери едва избежали расплаты, но в Англии они теперь будут под присмотром таких людей, как Хью Лупус… и я. – Он улыбнулся, хотя ему явно было не смешно. – Вот такие дела.

– Но ты задержишься дома? – спросила Матильда и закусила губу, услышав умоляющие нотки в своем голосе.

После откровений в Элстоу она чувствовала себя очень уязвимой.

Он запустил пальцы в ее сверкающие волосы.

– Разве что ненадолго, – ответил он. – Мне надо еще достроить замок и посмотреть, как родится мой сын.

Матильда благодарно прижалась к нему, но вдруг подняла голову.

– А что, если у меня будет дочь? – спросила она. – Моя мать родила двух девочек, ее мать тоже. Мой дядя Стефан родился, когда бабушке было уже за сорок.

Симон приподнялся, чтобы взглянуть на нее.

– Значит, родишь девочку. Я все равно буду ее любить, ведь она станет нашим первенцем. И совсем необязательно повторять путь своих родителей.

– Я никогда не пойду их путем, – горячо пообещала Матильда. – Никогда. – Она сжала кулаки и постаралась забыть дневные откровения.

Симон ласково погладил ее по спине.

– Неплохо быть гордым, – заметил он, – но гордость в избытке может иметь горький привкус. Не верю, что твоя бабка рада своему триумфу или хотя бы удовлетворена. Сама видишь, что происходит с твоей матерью. Она ограждала себя от неприятностей, забравшись в свою раковину, и теперь сама попала в ловушку.

Ей не пришлось подробно рассказывать ему о том, какую роль сыграла бабушка в падении ее отца. Он был слугой при дворе в то время и давно все знал. Когда она спросила, почему он ей не рассказал, он пожал плечами.

– Я научился ценить умение молчать, – пояснил он, и больше ей ничего не удалось из него вытянуть.

Как обычно, у нее осталось ощущение, что она его совсем не знает, в то время как он видит ее насквозь. Может, так хорошо понимает насчет материнской раковины, потому что живет внутри собственной, подумала она, и искусство молчания было частью этого убежища. Если бы только она могла пробиться через все эти защитные преграды и узнать его так, как он знал ее. И доказать, что мать не права.

Луна исчезла, на небе остались только звезды. Матильда смотрела в ночь и в первый раз почувствовала, как под сердцем зашевелился ребенок.

Нортгемптон, весна 1090 года

В честь свадьбы Джудит и Ранульфа де Тосни Симон выставил напоказ все богатства Нортгемптона. Стол, стоящий на возвышении, покрывала выбеленная льняная скатерть с золотым шитьем, а кувшины и кубки были на нем из серебра и горного хрусталя.

– Как бы мне хотелось, чтобы наша свадьба была бы такой же роскошной, – произнес Симон, кладя ладонь на руку Матильды.

Она с удивлением взглянула на него. У нее что, такой вид, будто она о чем-то сожалеет? Она так не думала.

– Наверное, – заметила она, – но я не слишком люблю всю эту мишуру. Когда Джуд была маленькой, она постоянно лазала по материнским сундукам, надевала ее вуали, примеряла разные наряды. Мне всегда приходилось караулить и следить, чтобы ее не поймали.

Симон рассмеялся.

– Но ты тоже не совсем равнодушна к красивым вещам? Этот голубой цвет, кстати, очень тебе к лицу. – Он с удовольствием оглядел ее фигуру, оставшуюся стройной и после рождения ребенка.

Матильда покраснела.

– Немного, – призналась она. – Но это меня не заботит.

Он улыбнулся.

– Большинство из знакомых мне женщин пожертвовали бы многим, чтобы сегодня оказаться в центре внимания.

– Верю. И со сколькими женщинами ты был знаком?

– Достаточно многими, чтобы понять, как мне повезло, – признался он и поцеловал ей руку.

– Галантен как настоящий придворный, – улыбнулась она, но с некоторым раздражением в голосе.

Их шутливое подтрунивание друг над другом было нарушено появлением Элисанд, которой с трудом удалось пробраться через толпу слуг с кувшинами и дымящимися блюдами.

– Миледи, ваш сын проснулся и надрывается от плача.

– Никогда еще не видел такого прожорливого младенца, – заметил Симон.

Матильда улыбнулась и встала. При Руфусе порядки стали не такими строгими, и короткая стрижка, обязательная при Вильгельме, уступила место более длинным волосам. Темные волосы Симона закрывали ему шею. Матильде так больше нравилось, потому что в глубине ее памяти сохранились воспоминания о роскошной шевелюре отца, о том, как играл ветер его волосами, когда он копался с ней в саду.