Зимняя мантия - Элизабет Чедвик (Англия)

– Не смей называть меня дядей, – попросил он, когда они начали старательно выводить фигуры танца. – А то я чувствую себя седобородым стариком. Лучше кузен.

– Хорошо, что ты приехал, – улыбнулась Матильда. Ей нравился Стефан. А мать избегала его весь вечер.

Он поклонился.

– Мило, что вы меня пригласили, – галантно отозвался он. – Было время, когда мои родители мечтали получить твои земли в качестве моего наследства. Так что я бы понял, если бы ты старалась держаться от меня подальше.

– Мы всегда будем тебе рады, – заметила Матильда. – Мой муж достаточно уверен в себе, чтобы не бояться угроз. Кроме того, – добавила она, быстро оглянувшись, чтобы удостовериться, что мать не может слышать, – мы же не наши родители.

– И слава Богу! – обрадовался Стефан и быстро добавил: – Я не стану ничего говорить против своей матери, да упокоит Господь ее душу, и против отца, раз его здесь нет и он не может возразить… но я не настолько властолюбив и тщеславен, как они.

– Ну, я думаю, честолюбивые мечты есть у всех, – возразила Матильда. – Только разные. Возможно, если бы тебе не подавали бы все на золотом подносе, ты был бы голоднее.

Он нахмурился, хотел не согласиться, потом задумался.

– Наверное, ты права. Моя мать всегда старалась забыть, что ее мать была прачкой, а отца лишили его земель в Шампани. Со мной все иначе. Я имею все, что пожелаю. Если я чего-то хотел, так это угодить им. – Он прищурился, став еще симпатичнее. – Как насчет твоих желаний, кузина?

Матильда улыбнулась.

– Тут все просто. Не заснуть, пока все сегодня благополучно не закончится. – Она уже научилась у Симона, подумала она, обходить неудобные вопросы и скрывать то, о чем не хочется говорить.

Танец кончился, и они разошлись. Хью Честерский уселся в углу, усадив на каждое колено по девушке и широко расставив ноги. Матильда не пошла в ту часть зала. Симон увлекся разговором с аббатом Ингалфом из Кроуленда, а ее мать беседовала с родственниками де Тосни. Матильда медленно двигалась среди гостей. Слово тут, улыбка там… Чего она хочет? Жить, не оглядываясь через плечо на прошлое. Быть окруженной любовью – теплой, как зимняя мантия. Вот это уже другой вопрос.

Она не знала, что Симон с аббатом беседуют на ту же тему.

– Я повидал разные и странные времена, – говорил аббат, двигая ногой, чтобы облегчить боль в суставе. – Я был письмоводителем при дворе короля Эдуарда и именно там я научился многому, что пригодилось мне сейчас. И узнал нормандцев. – Он холодно взглянул на Симона. – Мне это помогло, я понял, что в глазах Господа мы все одинаковые.

– Верно, – вежливо согласился Симон. Он устал от аббата, да и время уже было позднее. Он сжал зубы, чтобы подавить зевоту.

– Когда король Эдуард умер, я оставил королевскую службу, – продолжил Ингалф, приложившись к кубку и явно настраиваясь на долгий разговор. – Гарольд Годвинссон отдавал предпочтение своим людям, а я был молод, и мне не сиделось на месте. Я много ездил с королем Эдуардом и узнал в юности об Англии больше, чем некоторым удается узнать за целую жизнь, но это только усилило мою страсть к путешествиям. На службе при дворе для Господа оставалось мало времени, так что я собрал свой мешок, взял посох и стал паломником.

Симон забыл про скуку и повернулся к аббату с живым интересом.

– И куда вы направились?

– В святой город Иерусалим, – с ноткой гордости в голосе произнес монах. – И таких людей тоже немного. Некоторые собираются, но потом оказывается, что уже поздно, уже нет сил, чтобы выдержать путешествие. Разумеется, сейчас бы и я не смог. Сомневаюсь, что со своей хромой ногой я бы добрел до пролива. – Ингалф наклонился и потер больную ногу. Симон не сводил с него глаз.

– Какой он – Иерусалим? – жадно спросил он и налил себе еще вина, чтобы взбодриться.

Ингалф улыбнулся.

– Золотом не вымощен, как скажут вам некоторые, но он золотой по-своему – весь солнечный. Ходить по пыли, по которой когда-то ходил Христос, – самое сильное воспоминание для каждого человека. Я видел место, где был похоронен Господь.

Ингалф рассказывал о великих византийских городах с фонтанами; о землях, пахнущих экзотическими пряностями, и жаре и пыли, каких Симон никогда не знал. Симон завороженно слушал.

– Разумеется, все это надо увидеть собственными глазами, – заключил уже охрипший Ингалф. Еще две чаши вина – и он начал говорить невнятно. – Пока вы для этого еще достаточно молоды. Путь трудный, полный опасностей.

– Я хотел бы, – признался Симон. – Еще ребенком я мечтал ступить на другую землю.

Аббат скептически улыбнулся.

– Может быть, вы поедете, а может быть, и нет. Я знавал многих людей, даже женщин, кто с горящими глазами клялся, что увидит Иерусалим. Но мечтать легче, чем делать. Мне было проще. У меня не было хозяина, и я не мог вернуться на королевскую службу. У других более прочные цепи. – Он поднял взор и оглядел зал. – Вам, милорд, придется со многими распрощаться.

Симон кивнул, глаза его потускнели, но искорка в них еще осталась.

– Это так, и я понимаю, что пока не время, но семя уже дает плоды. Я обязательно там побываю.

Аббат кивнул. Он поднял чашу, увидел, что она почти пуста, и поставил ее, не наполнив.

– Вино говорит так же много, как и человек, – заметил он. – Не всегда стоит обращать внимание на старого дурака, распустившего язык.

– Не всегда, – согласился Симон, – но разве зря говорят in vino Veritas?

– А, вы знаете римские пословицы? – улыбнулся Ингалф. – Истина в вине. Может быть, в итоге вы и преуспеете. – Он с трудом поднялся на ноги, морщась от боли. – Боюсь, мне сейчас предстоит другое паломничество – в уборную.

После его ухода Симон некоторое время сидел один. Рассказы аббата пробудили его былую непоседливость, которая до поры до времени как бы пряталась на дне глубокого озера.

Теперь она бурлила в крови месте с вином.

Была уже глубокая ночь, когда все отошли ко сну. Поскольку Симон и Матильда предоставили свои покои молодоженам, они легли на женской половине вместе с другими гостями.

– О чем это вы с Ингалфом так долго беседовали? – спросила Матильда, обнимая Симона.

– Гмм? – Он немного повернулся. – Он рассказывал мне о своей жизни до того, как стал монахом. Он служил при дворе, потом совершил паломничество. – Голос Симона был сонным и намеренно безразличным. Он знал, что Матильду не обрадует его желание стать паломником. Она решит, что он ее бросает. Кроме того, он понимал, что пока это всего лишь разбуженная мечта. Он взял ее за руку и сделал вид, что уснул. Через минуту он и в самом деле спал.

Утром Матильда и Симон сидели во главе несколько поутихшего стола. Молодожены еще не выходили, и только самые выносливые из гостей нашли в себе силы добраться до стола, чтобы позавтракать хлебом, сыром и разведенным вином. Матильда не выспалась, но накануне она пила мало, так что чувствовала себя хорошо. Симон же был весь зеленый, и ей пришлось поить его настойкой из коры ивы, чтобы снять головную боль.