Ярмарка - Елена Крюкова

К СВАДЬБЕ ЖЕНИХ СДЕЛАЛ НЕВЕСТЕ УМОПОМРАЧИТЕЛЬНОЕ ПЛАТЬЕ ИЗ СЕРЕБРЯНЫХ ПЛАСТИН, УКРАШЕННОЕ НАСТОЯЩИМИ ГИГАНТСКИМИ ТРОПИЧЕСКИМИ БАБОЧКАМИ, А ТАКЖЕ ОДНИМ ИЗ ЗНАМЕНИТЕЙШИХ БРИЛЛИАНТОВ МИРА «ROXOLANA»!

ОН ПОДАРИЛ ЕЙ ПОИСТИНЕ КОРОЛЕВСКИЙ ЗАМОК НА БЕРЕГУ ТИХОГО ОКЕАНА!

ОН ПОДАРИЛ ЕЙ ЛУННЫЙ КРАТЕР ТИХО СТОИМОСТЬЮ В ПЯТНАДЦАТЬ МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ!

«Как вы, Аглая, чувствуете себя в качестве невесты?»

«ГРАНДИОЗНО!»

«Кто приглашен на свадьбу?»

«ВСЕ ЗВЕЗДЫ!»

«А вы что подарили любимому жениху?»

«Я ПОДАРИЛА ЕМУ СЕБЯ!»

1

– Ну, привет, Степан.

– Привет.

Обменялись рукопожатием. Степан оглядел унылые стены.

Он и скуластый крепкий широкоплечий мужчина, что пожал ему руку, они оба были в пустой комнате, в здании тюрьмы, где он сидел.

Они давно не виделись.

И вот увиделись.

И Степан прекрасно знал, что он сейчас ему скажет.

– Ты должен жить, – тихо сказал сидящий напротив. – Пусть погибают щенки. Тебе нельзя с ними. Это верная смерть. Ты должен жить. Вожди должны всегда жить.

– А чернь – погибать, да? – тихо спросил Степан.

– Чернь – это значит народ, так?

– Народ… – усмехнулся Степан. – Я бы на твоем месте не бросался так просто этим словом.

– Я и не бросаюсь. Я просто хочу сказать тебе: мы еще свое возьмем.

– Свое возьмем, – эхом отозвался Степан.

Мужчина покопался за пазухой. Протянул Степану сверток.

– Бери. Здесь паспорт, виза, билет на самолет. В Нью-Йорк. Америка – не самое плохое место, чтобы там переждать смутное время.

– А у нас сейчас – смутное время?

Степан не протягивал руку. Не брал то, что ему протянули.

– Не цепляйся к словам. Прямо отсюда полетишь. Из Стригино. «Люфтганзой». Не надо ехать в Москву, в Шереметьево. Пересадка во Франкфурте. Разберешься.

– Разберусь. – Степан по-прежнему не протягивал руку. – А деньги?

– Как же я тебя, да без денег в Америку отправлю? Ты шутишь, братец.

– Я не шучу. Просто – спрашиваю.

– Здесь двадцать пять тысяч долларов. Надеюсь, на пару месяцев тебе хватит. Хорошо потусуешься.

Холодные, ледяные, хрустальные глаза Степана воткнулись в лицо мужчины, как два лезвия.

– Хорошо. Потусуюсь. Давай.

Он наконец протянул руку.

Сунул сверток в нагрудный карман.

– Рубаха уже грязная, извини, – похлопал себя по воротнику. – Не мылся тут сто лет… Воняю, как бомж.

– Сейчас выйдем отсюда, я тебя к себе увезу, там помоешься как следут… выпьем.

– Как мы отсюда выйдем? Из тюрьмы?

Глаза Степана разрезали бесстрастное лицо мужчины.

– Очень просто. Ногами. Я купил всех твоих тюремщиков. И судей твоих. И адвокатов твоих. И прокуроров. И губернатора твоего. Захочу – и президента твоего нового куплю. Все у меня – вот где!

Он показал Степану крепко сжатый кулак.

– И я тоже? – холодно спросил Степан.

– И ты тоже, Татарин, – так же внезапно холодно, ледяно отчеканил мужчина. – Не забывай о том, что ты, дорогой мой, – мой проект.

– Твой?

Лицо Степана было неподвижно, только углы губ дергались, будто бы он нюхал гадость.

– Кремлевский, если тебе так больше нравится. Только ведь я – не Кремль. Я – это я. Просто я. И ты об этом знаешь лучше всех.

Степан смотрел прямо на него. Старался смотреть прямо.

– Тогда я не пойму одного. Зачем – я – тебе?

Мужчина быстро, крепко и цепко охватил веселыми, хищными глазами лицо Степана, его плечи, руки.

– Потому что ты сильный. И любишь власть. А я люблю тебя… как сына. Не красней!

– Брось. Не ври. Не извивайся. Я не верю этому: люблю, любовь. – Степан сплюнул, будто сдувал табак с губы. – Это все – бабам говори. В напарники берешь?

– А ты – сейчас только догадался?

– Хороши мы с тобой будем, если…

Оборвал. Не договорил.

– Страна у нас тоже ничего. Хороша. Но плохо лежит. Обнищала бабенка. Колготки дырявые. Эта шлюшка побежит за любым, кто ей хорошую денежку кинет, а потом кулак покажет.

– Ой ли? Ты не знаешь наш народ.

– А ты – знаешь?

– Я – знаю.

– И я тоже знаю. Мы оба знаем.

– И какой он, наш народ?

Теперь задергались углы губ мужчины. Поползли вверх.

– Бедный.

Он уже открыто, широко, зубасто улыбался.

Встал со стула. Встал и Степан.

Мужчина насмешливо спросил:

– Я забыл, Степушка, ты какую водку любишь больше всего?

– Мне по хрену. Лишь бы закуска была нормальная.

– Закуска будет нормальная.

2

– Эй! Пацаны!.. Что вы делаете… ну что…

Ему в рот всунули что-то вонючее, мягкое.

Голоса над ним метались, вспыхивали, как фонари.

– А это – тот?!

– Тот, тот, давай кончай его…

– Ты, слышь, ты – Петр Строганов, да?!

Он ответил одними круглыми, выкаченными из орбит глазами.

Он глядел в лицо своей смерти.

Отвратительное было у нее лицо. Черная рожа. Ледяная.

– Слышь, давай живей, не тяни кота за хвост, седня праздник, между прочим, меня моя телка в гости пригласила…

– А этого тебе кто заказал?..

– Да эти… кто ж еще…

Кто – он уже не услышал.

3

Старик Матвеев варил на буржуйке суп из сушеных грибов, когда вдруг за окном, в затянутое узорами мороза стекло, кто-то тихо, как зверек, заскребся.

Старик Матвеев согнул скрипящие, больные колени, с трудом пригнулся перед окном, прислонил морщинистое лицо к ледяным узорам – и смотрел, смотрел, щурился, силился разглядеть, кто там, через ледяные хвощи, алмазные хризантемы.

– Бог ты мой! – Он чуть не выронил из руки ополовник. – Пушкин!

Дрожа, побрел, шаркая тапками, к двери.

– Лида, Пушкин…

Старуха Лида, семеня, так же шумно шаркая, побрела, потянулась за ним, как старая волчица за старым волком.

Они оба подошли к двери.