Пролетая над Вселенной - Елена Смехова

Незадолго до нашего отъезда в Южную Каролину Лёля ему звонила. Умоляла об «уединенции».

– Представляешь, Алечка, я честно сказал ей, что повстречал другую женщину, с которой чувствую себя счастливым, а она мне на это: «Не верю, что кто-то, кроме меня, составил бы тебе достойную пару, Грег. Вспомни, как колышется при виде тебя моя грудь, Грег. Ты хочешь, чтобы она колыхалась для кого-нибудь другого?»

Грегори гордился твердостью, с которой смог отказаться от предлагаемых ею благ, однако после того разговора ненадолго впал в печальную отрешенность. Наверное, прокручивал в памяти свои недавние рефлексии. А быть может, невольно сравнивал то, что имеет рядом, с тем, от чего отказался?

Сказать, что мне были безразличны эти его переживания, я не могла. Ведь они добавляли еще больше горечи к моей махровой внутренней неуверенности.

Зачем она звонит вновь? Какое бесстыдство! Грегори не желает говорить с ней, тем более встречаться. С трудом удерживаясь от расспросов, с деланным безразличием прошу показать мне фотографию его бывшей подружки. Чтоб понимать, кем он пренебрег в мою пользу. Грегори открыл дверь в кладовку, достал с полки коробку с фотографиями. Коробка называлась «Лёля». Ее там было столько!.. Во всех видах. Грегори показывал мне фотографии одну за другой, комментируя каждую с какой-то плохо скрываемой горделивостью.

Лёля и впрямь хороша собой. Брызжущая спелостью, ладно скроенная гарная дивчина. Она на голову выше Стила. За счет выдающегося бюста кажется больше, крупнее. Рядом с ней на фото он выглядит щупленьким, невзрачным, тщедушным ботаником, а вовсе не представительным доктором экономики. Однако чем дальше я рассматриваю фотографии, тем грустнее мне становится. Соперничать с Лёлей бессмысленно. Она определенно создана для любви и ублажения мужских амбиций. Я же непонятно для чего вообще создана. Как только Грегори обратил на меня внимание после такой фотомодели?

– Милая моя, – снисходительно произносит он, – Лёля в прошлом. Я ее уволил! Всё, нет ее. Она дважды подряд серьезно прокололась, а проколов я не прощаю. Тебя я выбрал сам. Именно с тобой захотел связать свою жизнь. С Лёлей такого желания у меня не возникло. Она была красивой игрушкой, капризной и требовательной. Ты же настоящая, искренняя, и тебе я верю. Понимаешь? Ты – заря моя последняя. Запомни это.

И я успокоилась. До утра.

А разбудив меня на рассвете, Грегори принялся упоенно рассказывать, что именно Лёля обожала делать с ним, едва проснувшись, и чего я почему-то не делаю. И чему совсем не хочу учиться. Наверное, потому что в моей жизни до него не было настоящих мужчин. Но теперь-то такой вот мужчина есть! И я должна слушать, что он говорит, не филонить, а с удовольствием осуществлять его вполне естественные пожелания…

Вот тут я взорвалась. Я опять не выспалась, сны видела рваные, недобрые: изображения роскошной Лёли сменяли морские гады, которыми командовала бывшая супруга Грегори, натравливая на меня, а Грегори стоял на берегу, прикрыв лицо от солнца ребром ладони, и внимательно следил за процессом.

– Это я не знаю, что такое настоящие мужчины?! – возопила я. – Да у меня их было столько… сто-о-лько-о…

Захлебываясь, принялась вываливать на него историю за историей, правда (чтоб приукрасить действительность) скрещивая свой опыт с самыми яркими романами моих подруг. Зачем я это делала? Да надоело чувствовать себя никчемной и вечно поучаемой дурочкой, вот зачем.

– И кто же был самым несравненным мужчиной в твоей жизни? – сухо прервал меня Грегори.

– Как это кто? – растерянно переспросила я, выгадывая время. – Ты хочешь знать его имя? – Я лихорадочно соображала, что ответить как можно честнее, чтоб не проколоться в дальнейшем.

– Да, хочу знать его имя, – бесстрастно заявил Грегори.

– Мишка, – выпалила я вдруг, – то есть Михаил Либерман, вот так его звали.

– Ну что же, – невозмутимо сказал Грегори, – я всё уяснил. Теперь мне пора на работу, приготовь мне кофе, Саша.

И принялся размеренно, как ни в чем не бывало одеваться. Я покорно почапала на кухню, запустила кофемашину, подставила под нее керамическую кружку, капнула туда синюшного однопроцентного молока и подала Грегори.

В дверь позвонили. Пришла Вика. У нее отменились утренние занятия, и она, как обычно, решила отсидеться у отца.

– Hi, daddy, how are you? – сказала, чмокнув его в щеку. – Hi, Alex! – Она увидела меня.

– Привет, Вика, – ответила я и отправилась под душ.

Какие неудобные тут душевые рассекатели. Они зачем-то так высоко впаяны в стену, что мощная нерегулируемая струя бьет прямо по голове. Никак не подлажусь под нее, чтоб вода не попадала на волосы, а только на тело.

– Я жду тебя внизу, – сообщил Стил, заглянув в ванную комнату, – не задерживай меня, пожалуйста.

Пулей вылетела из-под душа. Собралась стремительно. Благо, у меня не такой уж большой выбор одежды тут. Краситься не стала. Простилась с Вики, жующей попкорн у телевизора, и спустилась на лифте вниз. Стил сидел в такси. Он довез меня до Бродвея, 785 и высадил, предложив самостоятельно прогуляться и где-нибудь позавтракать, пока он будет на переговорах неподалеку.

Постояла на месте, вертя головой и не зная, куда податься. Уткнулась взглядом в веселую вывеску «Pizzapiazza», зашла, присела за столик, покрытый красно-белой клетчатой скатеркой. Вокруг одуряюще пахло жареными копченостями. Официантка бегала с подносом и ловко раскидывала по столам тарелки с яичницей. На некоторых поверх глазуньи истекал жирным соком изогнутый хрустящий бекон. Мне вдруг безудержно захотелось именно его! Пользуясь отсутствием Стила, сделала заказ, конвульсивно сглатывая слюну. И принялась ждать, представляя, с каким наслаждением сейчас восстановлю попранные вкусовые ощущения. В самом деле, сколько можно изводить свой желудок, делая вид, что прекрасно могу прожить без мяса? Вот и оторвусь сейчас на беконе, вот уж оторвусь…

Я сидела лицом к окну и с любопытством наблюдала за прохожими. Интересные все же эти американцы. Снуют самоуглубленно туда-сюда, не замечая ничего вокруг. Но едва только заденут кого-либо, тут же надевают широкую улыбку и извиняются. Причем оба: тот, кто толкнул, и тот, кого толкнули. Такая вот подчеркнутая вежливость. И это неплохо, совсем даже неплохо. Смущает другое. То, как мгновенно снимаются с лица улыбки, едва только эти люди отворачиваются друг от друга. Со стороны мне это напоминает театр мимов. Стил учит всегда всем улыбаться и в обязательном порядке, улыбаясь, произносить: «Hi»! С кем бы ни случилось столкнуться взглядом. Мне эти манеры в принципе даже симпатичны.

Лизка рассказывала, что в раннем детстве я здоровалась с каждым прохожим на улице, иногда, правда, слишком громко и настойчиво. В ответ получала либо невнятное бормотание, либо сумрачное помалкивание. Мама разными способами отучала меня от такой искренней доброжелательности и от стремления пойти с каждым, кто улыбнется в ответ и поманит за собой. В какие только истории не попадала я порой благодаря своей доверчивой пытливости! Поэтому, когда Димка стал убегать из дома, исследуя окрестные этажи и подвалы, рука не поднималась наказывать строго. «Неча на зеркало пенять», – приговаривала бабушка…