Державы Российской посол - Владимир Николаевич Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Рим не сразу забыл красавицу. В октябре, когда царский посол покидал столицу, еще раздавались песенки, сложенные в ее честь. Поэты, собираясь на соревнования, прославляли Толлу в экспромтах.
Ожившее античное изваяние не могло бы более поразить римлян, чем она, — утверждает автор сонета, одного из двухсот двенадцати в рукописной «Толлеиде», уцелевшей для потомков.
15
Куракин не добился уступок от папы. Грамоты желаемой Климент не дал. Слово, однако, сдержал — Станислав, приемыш шведский, святым престолом не признан.
В письмах посла сквозит раздражение — ведь с самого начала было ясно, что в Риме «хотят смотреть на остаток войны» и векселя вручать воздерживаются. «А больше имеют склонение до Августа, чтобы он в Польшу возвратился и в прежнем состоянии был».
Собесские у папского двора в запасе. Знаменитейшая фамилия ценность имеет немалую в политической игре.
Пока что ни Константин, ни Александр кордона не пересекли. Марыся выжидает, Паулуччи обнадеживает, а князья утопают в плезирах. Что же, за них голова не болит.
Главное, в палаццо Одескальки уже не интригуют в пользу Станислава. «Во всех делах за него стараетца королева польская», — писал Куракин в первом донесении из Рима. Покончено с этим. Нет у королишки опоры сколько-нибудь значительной в Вечном городе.
Лишился Станислав и алеата в кардинальской сутане. Нунций Пьоцца смещен. «И все министры о том знают, что сделалось от меня и по моему старанию при папежском дворе».
Папа прощался с Куракиным милостиво. Царя опять именовал величеством. Хоть не на бумаге, в разговоре уважил, и то ладно. Подарил послу две медали, выбитые во славу церкви и трона. Обязал отвезти дар царевичу — крест с мощами Алексея, человека божьего.
— У наследника вам искать нечего, — сказал себе Борис, взяв реликвию. Благодарил истово, припал к туфле, обсыпанной колючим бисером.
В последний раз, слава те, господи!..
Багажа набралось невпроворот. Подношения, книги, наряды для всяких случаев. Кавалер Амадео, оглядев груды вещей, короба, Фильку, обнимавшего глобус, произнес:
— Я замыслил доломать ваш экипаж… Моя дружба не выпустит вас, принчипе.
Протянул, грустно улыбнувшись, небольшой томик, переплетенный в кожу.
— «Цивитас Солис», — прочел Борис и почесал за ухом. — Латынь… Ну, как-нибудь, со словарем…
— «Город Солнца», — пояснил кавалер. — Автор презабавный фантазер.
Художник Бассани нарисовал московиту на память сад Тиволи, спадающий каскадом, из коего, словно из прибоя громокипящего, выходят каменные эллины. Борис предложил искусному мастеру службу в России, и он как будто соблазнился.
О Фильке, ученике своем, сказал:
— Ему недостает отваги или таланта, точнее определить не берусь. Быть может, станет копиистом.
Глобус в карету не влез, напрасно денщик обшивал его. Зато книги поместились все, даже гистория римская в восьми томах, каждый чуть не по пуду. В чемодане под сиденьем самое заветное — тетради.
Никогда не увозил их столько…
Записывать вошло в привычку. Разве удержишь все в уме? Доведись, к примеру, встретиться с маркизом или дуком… Сразу же, по одежке, можно судить, каков прием.
«Без шляпы и шпаги — уничтоживая, не хотя отдать чести… Если одна рука в рукавице — спесиво принимает».
Отсутствие перчаток обижать не должно — это знак непринужденности. Но тогда и самому надо скинуть. Не забыть, до какого места вельможа проводил, простившись. Явится он с визитом — отплати не меньшей мерой политеса.
Но и не большей! Престиж державы своей не роняй!
Потомок найдет в тетрадях заметки о государственном устройстве, перечень должностных лиц, справки о ценах, о товарах, о штате прислуги послов и знати, политические известия из разных стран Европы, похвалу художествам, осуждение бродячих святош, которые дурачат народ.
Народ… Князь Куракин все чаще опускает к нему взор. Посол считает нужным занести в дневник, что «той народ римской весьма не контентен быть под папою».
Тяжелые налоги, неправедные судьи закон поворачивают в угоду влиятельным лицам. Куракин не щадит князя Альбано, хоть и пользовался его расположением, прямо обличает племянника папы и других именитых, «которые через малое время миллионы богатства наживают».
Вместе с простым людом Борис сожалеет, что «забавы под заказом, как комедии, оперы и другие». Вельможи, те всяко ублажены плезирами — явными и тайными.
Куракин впервые пишет о неравенстве — вот что остановит внимание потомка.
Полгода с лишком провел посол «без характеру» в Риме — был досуг наблюдать и думать. Рождаются мысли, для князя непривычные. Они смущают его, эти непрошеные мысли, и поэтому изложены по-итальянски, словно речь идет о предмете интимном или секретном.
«Воистину все мы люди» — так начинается примечательное рассуждение. Все — в любом звании, высоком и низком. Вельможам не следует кичиться происхождением — «все знатные роды были прежде людьми бедными».
Куракин убежден, что «они приобрели свои титулы добродетелью, передаваемой из рода в род такое продолжительное время, что удержали известность навсегда. Но вот несчастье знатных людей, когда они, уверенные, что все обязаны оказывать им особое поклонение, перестают о чем-либо мыслить, бросают науки, знание, добродетель и собственное достоинство. Это мы видим во Франции, Московии, Швеции, Англии, — там уже знать не пользуется таким уважением, как прежде».
Скрепя сердце князь признает — лучшие фамилии нигде не выполняют своего долга, о благе народа не пекутся. Записка «О бесчестных вельможах» звучит беспощадно, — «тот их первый интерес: вступя в службе наиперве искать себе вечного интересу, где бы мог живот свой беспечально и бесстрашно пробавить».
В Москве сию позицию избрал Авраам Лопухин — сиднем сидит на своем дворе, чурается службы. Что ему слава отечества!
Добро бы он один…
Наедине с тетрадью Куракин вопрошал: отчего одни государства возвышаются, другие же упадают, как, скажем, Венеция. Попробовать сравнить ее с другой республикой — Голландией…
«Прежде старая знать имела поживление от земли, а не от коммерции». Теперь же в Светлейшей республике лишь «три-четыре дома имеют крестьян, как у нас». Бывало, венециане на море не имели равных, громили султана, отвоевывали у турок Грецию — мощь державы покоилась на надежной основе. С тех пор страна меньше пашет и сеет, меньше добывает на своей земле. Вот, стало быть, главное! Вопрос, занимавший Куракина давно, прояснился — чтобы богатеть и побеждать врагов, надо производить.
У голландцев много своего — хлеб, ткани, всякие изделия. Венеция же только торговлей держится. Этого мало. Турция теснит ее на море, отнимает захваченное. У венециан «достатка нет — тягостей войны не понесут».
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!