Зима тревоги нашей - Джон Эрнст Стейнбек

— Тогда возьмите пять лишних, потому что несколько штук обязательно упадут в костер.

— Где у вас затычки для раковин?

— Там сзади, где нашатырь и стиральные порошки.

Так у нас все и шло вперебивку, да иначе и быть не могло. Если отредактировать наш разговор, вычеркнув покупателей, то он был примерно такой:

— Я до сих пор не могу прийти в себя. Делаешь свое дело и большей частью с кем сталкиваешься? С разной сволочью. А если привык возиться с жульем, лгунами и разными прохвостами, то порядочный человек тебя просто наповал уложит.

— Вы говорите, порядочный? Ну, знаете, нашли благотворителя! Мой хозяин такой кремешок, только держись.

— Да, знаю. Мы сами в этом виноваты. Он мне много чего порассказал, и я ему верю. Он выучил, что написано на постаменте статуи Свободы, еще до приезда сюда. Вызубрил наизусть Декларацию независимости. В билле о правах каждое слово горело для него огнем. А потом вдруг — не пускают. Но он все-таки пробрался. Помог ему один добрый человек. Ободрал его как липку и высадил, не доезжая до берега, — добирайся в прибой сам, как хочешь. Он не сразу уразумел, что такое Америка, но потом разобрался, постиг что к чему. «Сколачивай деньгу. О себе думай в первую очередь». Постиг, все постиг. Он малый неглупый. О себе в первую очередь и думал.

Все это было пересыпано репликами покупателей, так что связного рассказа не получилось, а так, одни обрывки.

— Вот почему он не очень и огорчился, когда на него донесли.

— Донесли?

— Ну конечно. Долго ли? Звонок по телефону, только и всего.

— А кто же это?

— Поди узнай. Наш отдел — это точный механизм. Нажали кнопку, а дальше уж само собой заработало, как стиральная машина.

— Почему же он не скрылся?

— Устал, так устал, что сил больше нет. И опротивело ему все. Деньги у него есть. Решил вернуться в Сицилию.

— И все-таки я не понимаю, что вы там сказали про лавку?

— Он вроде меня. Я умею обращаться с разным жульем. Такая у меня работа. А порядочный человек портит мне всю механику, и я заношусь невесть куда. Вот так и с ним. Один только человек не пробовал его обсчитывать, надувать, не воровал, не канючил. Марулло пытался научить его, дурня, как надо блюсти свои интересы в нашей свободной стране, но этому простофиле уроки впрок не пошли. Он долго вас побаивался. Все старался понять, в чем ваш рэкет, и наконец понял в чем — в честности.

— А что, если это ошибка?

— Говорит нет, все так и есть. Ему хочется превратить вас в своего рода памятник тому, во что он когда-то верил. Документ о передаче лавки у меня в машине. Вам остается только одно — зарегистрировать его.

— Ничего не понимаю.

— Да я не уверен, что сам понимаю. Вы же знаете, как он говорит, с пятого на десятое. Вот я и попытаюсь перевести вам то, что он пытался мне втолковать. Человек вроде устроен так, чтобы действовать в одном определенном направлении. Если он вдруг меняет его, что-то там портится — и нарезка с винта долой. Словом, плохо дело. Или, говорит, это вроде расчетов за электричество, когда сам себе квитанцию выписываешь. Напутаешь что-нибудь — расплачивайся потом. А вы, так сказать, его взнос авансом, чтобы свет не выключили, чтобы огонь не погас.

— А вы-то зачем сюда приехали?

— Сам не знаю. Что-то меня погнало… может, тоже, чтобы огонь не погас.

— О господи!

Лавку забило крикливой детворой и потными женщинами. Теперь, пожалуй, до самого полудня не будет ни единой свободной минуты.

Уолдер сходил к машине, вернулся и, разделив надвое волну по-летнему суматошных женщин, добрался до прилавка. Он положил передо мной толстый пакет, перевязанный шнурком.

— Мне пора. Шоссе так будет запружено, что и за четыре часа не доберусь. Моя жена просто в ярости была. Говорила — подождут. А по-моему, с таким делом ждать нельзя.

— Мистер, я уже десять минут жду, когда вы мной займетесь.

— Сию минуту, мэм.

— Я его спросил, что передать, и он сказал: «Пожелайте ему всего хорошего». А от вас что?

— Пожелайте ему всего хорошего.

Волна животов, обтянутых платьями, снова сомкнулась у прилавка. Что же, тем лучше. Я бросил конверт в ящик под кассой и туда же спрятал свою тоску.

Время шло быстро, и все-таки день казался бесконечным. Лавку надо закрывать, а когда я открывал ее, даже не помню — так давно это было. Только я собрался запереть дверь на улицу, как появился Джой, и, не спрашивая его, я вскрыл банку с пивом и подал ему, а вторую взял себе, чего раньше никогда не делал. Я хотел рассказать Джою о Марулло и о лавке, но не мог, даже тем не мог поделиться, что принял взамен истины.

— Какой у вас усталый вид, — сказал Джой.

— Еще бы! Взгляните на полки — хоть шаром покати. Надо, не надо — все скупили. — Я высыпал выручку в серый холщовый мешок, добавил туда деньги, принесенные мистером Бейкером, сверху положил пухлый пакет и перевязал мешок бечевкой.

— Напрасно вы оставляете это здесь.

— Да, пожалуй. Но я его прячу. Хотите еще пива?

— Хочу.

— Я тоже выпью.

— Вы слишком уж благодарный слушатель, — сказал он. — Я начинаю сам верить в свои россказни.

— О чем это вы?

— Да о моем сверхъестественном чутье. Вот как раз сегодня оно и проявилось, с самого утра. Наверно, я просто видел сон, но уж очень все было явственно, даже волосы на загривке стали дыбом. Я не то чтобы думал, что на банк совершат налет. Я знал это наверняка. Лежу в постели и знаю — вот так все и будет. Мы затыкаем маленькие клинышки под сигнальные звонки в полу, чтобы не наступить на них нечаянно. И сегодня утром я прежде всего эти клинышки вынул. Такая во мне была уверенность, так я к этому был готов. Ну, как это объяснить?

— Может, кто-нибудь собирался вас ограбить, и вы успели прочитать его мысли, а он взял и раздумал.

— С вами не пропадешь! Человек ошибся, а вы даете ему с честью выйти из положения.

— Ну, а как вы сами все объясняете?

— Ничего не знаю. Наверно, слишком уж я выставлялся перед вами эдаким всезнайкой, пришлось самому в себя уверовать. Но, доложу я вам, здорово меня это взбаламутило.

— Знаете, Морфи, я так устал, что и подметать не могу.

— Не оставляйте здесь выручку. Возьмите ее домой.

— Ладно, будь по-вашему.

— Мне все еще кажется, что где-то что-то неладно.

Я открыл кожаную коробку, в которой лежала мой шляпа с пером, сунул туда мешок с деньгами и затянул на ней ремень. Глядя, как я все это делаю, Джой сказал:

— Съезжу-ка я в Нью-Йорк, возьму номер в гостинице, разуюсь и два дня с утра до вечера буду любоваться из окна водоворотом на Таймс-сквер.