Зима тревоги нашей - Джон Эрнст Стейнбек

Мэри была рассеянна. По-моему, ей хотелось домой — насладиться своим новым положением, увидеть, как женщины будут совсем по-другому смотреть на нее, услышать новые нотки в приветствиях знакомых на Главной улице. В ней, кажется, уже ничего не осталось от «бедной Мэри Хоули, которой так трудно живется». Она стала миссис Итен Аллен Хоули — навсегда. И я должен сохранить ее такой. Она отбывала этот день, потому что мы решили провести его здесь, потому что за него было заплачено, но, перебирая пальцами ракушки, она уже видела перед собой не их, а те яркие дни, что ожидали нас впереди.

Обедали мы в клетчатой столовой, где манеры моей Мэри, ее уверенность в себе разочаровали господина Крота. Его мясистый нос, который так радостно вздрагивал, учуяв греховную связь, теперь свернулся на сторону. — И он совсем в нас разочаровался, когда ему пришлось подойти к нашему столику и сказать, что миссис Хоули требуют к телефону.

— Кто может знать, куда мы поехали?

— Как кто? Марджи, конечно! Мне пришлось ей сказать, ведь с ней дети. Ой! Надеюсь, ничего не… Он же не смотрит, куда идет!

Назад она вернулась, вся дрожа, как звездочка.

— Ты никогда не догадаешься. Никогда!

— Уже догадался, что случилось что-то хорошее.

— Она сказала: «Вы слышали новости? Радио слышали?» И я по ее голосу поняла, что новости приятные.

— Да ты скажи, в чем дело, а потом уж будешь о ее голосе.

— Нет, я просто поверить не могу.

— Может, я поверю? Давай попробуем.

— Аллен получил похвальный отзыв.

— Кто? Аллен? Ну, знаешь!

— За конкурсное сочинение… там наприсылали со всей Америки… похвальный отзыв!

— Не может быть!

— Да, да! Всего пять похвальных отзывов… приз — часы и выступление по телевидению. Представляешь себе? У нас в семье знаменитость!

— Нет, не представляю. Значит, его хандра — это одно притворство? Какой актер! Выходит, никто не топтал его бедное верное сердце?

— Перестань насмешничать. Подумай только! Наш сын — один из пяти мальчиков на все Соединенные Штаты получил похвальный отзыв… и по телевидению!

— И часы! А он время умеет узнавать?

— Итен, если ты не перестанешь насмешничать, люди подумают, что ты завидуешь собственному сыну.

— Я просто поражен. Я считал, что у него слог не лучше, чем у генерала Эйзенхауэра. Ведь за Аллена невидимки не пишут.

— Знаю, знаю, Ит. У тебя такая игра — травить их. А на самом деле именно ты их и балуешь. Теперь скажи мне — ты помогал ему писать это сочинение?

— Я? Помогал? Он мне его даже не показывал.

— Ну, слава богу. А то я боялась, что ты станешь задирать нос, потому что сочинение на самом деле твое.

— Нет! Уму непостижимо! Доказывает только, как мало мы знаем собственных детей. А как отнеслась к этому Эллен?

— Себя не помнит от гордости. Марджи так волновалась, что говорить не могла. У него будут брать интервью для газет… и телевидение, он выступит по телевидению! А телевизора у нас нет, и мы даже не сможем посмотреть его. Марджи говорит, чтобы мы пришли к ней. В нашей семье знаменитость! Итен, нужно купить телевизор.

— Купим. Завтра с утра побегу в магазин. Да ведь можно заказать — пришлют.

— Позволить себе такую… Ох, Итен, я забыла, что лавка теперь твоя, совершенно забыла. Нет, ты не понимаешь! Знаменитость!

— Надеюсь, мы сможем жить с ним под одной крышей.

— Дай ему порадоваться. Надо ехать домой. Они возвращаются с поездом семь восемнадцать. Мы должны быть дома, надо же встретить его.

— И испечь пирог.

— Обязательно испеку.

— И развесить гирлянды из гофрированной бумаги.

— Ты это не от зависти?

— Нет. Я потрясен. Гирлянды из гофрированной бумаги — очень красиво. По всему дому.

— Но не снаружи. Это будет уж чересчур. Марджи говорит — может, нам лучше притвориться, будто мы ничего не знаем. Пусть он сам все расскажет.

— Не согласен. Он может обидеться. Выйдет так, будто мы не придаем этому никакого значения. Нет, пусть его ждет парадная встреча — приветственные крики, поздравления и пирог. Вот беда! Все закрыто, а то я купил бы фейерверк.

— А может, где-нибудь в киосках?

— Да, конечно. По дороге домой. Если еще не все распродано…

Мэри вдруг опустила голову, будто читая молитву.

— Ты — хозяин лавки, Аллен — знаменитость. Кто бы мог подумать, что это все случится сразу? Итен, надо скорей ехать. Мы должны быть дома к их возвращению. Почему ты так странно смотришь?

— Меня вдруг ошеломила мысль — как мало мы знаем о других. Даже под ложечкой засосало. Помню, в детстве, на Рождество, надо бы веселиться, а у меня «съешь перца».

— Что-о?

— Это я придумал рифму, когда тетушка Дебора говорила, что у меня приступ Weltschmerz'a.[31]

— А что это такое?

— Это когда по твоей могиле гуси ходят.

— Ах, вот что! Нет, боже избави. Ведь такого дня у нас за всю нашу жизнь не было. Если мы не отметим его как следует, это будет свинство с нашей стороны. Теперь улыбнись и, пожалуйста, не ешь перца. А это смешно. Съешь перца. Поди расплатись. Я буду укладываться.

Я заплатил по счету из тех самых денег, которые были сложены в тугой квадратик, и спросил господина Крота:

— У вас в киоске не осталось шутих?

— Кажется, есть. Посмотрю… Вот, пожалуйста. Сколько вам?

— Все, сколько есть, — сказал я. — Наш сын стал знаменитостью.

— Да? Как это понимать?

— Только в одном определенном смысле.

— Вроде Дика Кларка?[32]

— Или Чессмена.[33]

— Вы шутите.

— Он выступит по телевидению.

— По какой станции? Когда?

— Я еще сам не знаю.

— Обязательно послежу. Как его зовут?

— Так же, как меня. Итен Аллен Хоули. Мы его зовем Аллен.

— Для нас это большая честь, что вы и миссис Аллен были у нас.