Сильные. Книга 2. Черное сердце - Генри Лайон Олди

С опозданием я сообразил, почему Кюн не усыхает. Он и боотуром-то едва на ногах держится! А усохнет — тут и ляжет, самого нести доведется. Упрямый парнишка вырос, весь в отца...

— Шурин! Сильный!

— Сильный...

— Невесту спас! Мою невесту спас! Люблю!

От избытка чувств Уот собрался заключить Кюна в объятия — разумеется, вместе с Жаворонком! — но адьярая остановил окрик Тимира:

— Уходим!

Словно в подтверждение, в недрах механизма зародился умолкший было гром.

— Бери ее, — Алып указал Уоту на мертвую Чамчай. — И бегом наверх!

— Быстро! Выбираемся!

Я шагнул к Кюну — подставить плечо. Пол взбрыкнул так, что мы едва удержались на ногах. Я обернулся. Он стоял под механизмом, возле столба: огромный, черный, двухголовый, как тень Зайчика с Жаворонком на руках. Я видел лишь его силуэт.

Гром захлебнулся.

— Кюн!

Одна голова исчезла. От большой черной тени отделилась маленькая. В тишине, абсолютной, особенной тишине, наступившей после грохота, по камню простучали девичьи сапожки. Айталын вихрем промчалась мимо нас; кажется, она никого не заметила, кроме Зайчика.

— Кюн! Живой!

Она повисла на его бедре — выше не доставала. Это уже было, было! Кузня, Нюргун, дурнушка Куо-Куо... Осторожно, очень осторожно Зайчик опустил Жаворонка на пол, рядом с Айталын. Еще осторожнее он высвободил ногу из объятий моей сестры. Присел на корточки, скривился от боли в поврежденном колене, попытался развести руки в стороны. Не знаю, что он хотел: обнять сразу обеих? закрыть их от нас?! В любом случае, у Кюна ничего не получилось — с одной-то рукой! Тогда Кюн Дьирибинэ вздохнул, распрямился и шагнул прочь от стены. Айталын с Жаворонком, обнявшись, хлюпали носами, Зайчик стоял рядом с девчонками, хмурил брови, и было ясно: к нему сейчас лучше не соваться. Мне, Уоту, Нюргуну — кому угодно. Я не знал, на что способен этот новый, израненный, незнакомый мне Зайчик, и знать не хотел.

Плачут, удивился я. От радости, да? Все живы, вот люди-женщины и радуются. Ну да, не все живы. Только им-то что?

Вверху чуть слышно стрекотал механизм.

На миг я представил, как Нюргун скакал по зубастым колесам и вертлявым осям. Через железную кутерьму, готовую изжевать тебя в кровавую кашу. С Восьмого неба до самого дна преисподней. Прыгал с зубца на зубец, с колеса на балку, нырял в открывающиеся проемы, тяжко приземлялся на скользкую полированную медь; с лязгом вышибал из механизма град железок, а из стен — целые скалы, и они дождем сыпались вниз. И все это время — падая, прыгая, уворачиваясь — он бережно прижимал к себе Айталын, прикрывал собственным телом, потому что больше прикрыть сестру было нечем.

— Я тебя убью, — сказал я Нюргуну. — Ее-то ты зачем сюда притащил?

— Защищаю, — объяснил Нюргун.

— Что ты делаешь?! Это, по-твоему, называется защита?!

— Да. Обещал.

— Элэс гын[67], — прошептал Тимир. Он тоже смотрел на механизм. — Элэс-боотур!

И запоздалым, яростным эхом:

— Убью! Я тебя убью!

Нет, это не эхо. Это Уот.

— Ты! Брата убил!

— Уот, назад!

— Убью! Тебя убью!

Куда там! Мою руку он стряхнул, даже не заметив. Гулко топоча широченными ступнями, Уот бежал прямо на Нюргуна. С каждым шагом адьярай обрастал доспехом.

— Не надо! — завопил Алып.

— Стой!

С неожиданной прытью Алып загородил адьяраю дорогу. Тимир, чьи руки вдруг сделались длинней длинного, едва успел оттащить треглавца в сторону. Уот Усутаакы, Огненный Изверг, не стал бы драться с родным братом, на что Алып и рассчитывал. Но Тимир, как и я, видел другое: набрав разгон, Уот не успел бы остановиться.

— Убью!

Враг. Враг. Враг!

— Кэр-буу!

Боль, горе и гнев Уота нашли выход.

Я закричал. Крик мой катился по кишкам подземелий, бился в стены, дробился, возвращался, а шипастая палица Уота падала на голову Нюргуна, падала, падала — и все никак не могла упасть. Она таяла снегом на летнем солнце, истекала туманом, становилась прозрачной, призрачной, бесплотной, словно ее мощь и тяжесть вливались в тело адьярая. Когда палица упала, порыв жаркого ветра растрепал волосы Нюргуна, и больше ничего.

— Хватит, — сказал Нюргун. — Не люблю.

И протянул Уоту, как мне показалось, шкурку темного соболя.

Отвергнув дар, чем бы он ни был, адьярай взревел и прыгнул на Нюргуна. Доспех втянулся в тело Уота, словно гигант решил усохнуть, но — чудо! — адьярай делался больше, больше, еще больше, теряя одежду, оставшись нагишом, как и мой брат. Они сцепились, упали, покатились по полу, продолжая расти. Вот-вот рухнут в бездонный мглистый провал...

— Не лезь! — крикнул Алып. — Задавят!

Треглавец первым сообразил, что я собираюсь делать. Разнять дерущихся боотуров может разве что женщина — или взгляд Сарын-тойона. Дяди Сарына тут не было, а про Айталын с Жаворонком я и не вспомнил, когда бросился к бойцам. А даже если бы вспомнил? Боотур среди боотуров, я несся стрелой, выпущенной в цель, плохо понимая, собираюсь я разнимать или участвовать в драке. В последний момент я отлетел назад, ударившись о стену юрты-невидимки, выросшей вокруг наших братьев. Удар оказался настолько силен, что я усох — и возблагодарил судьбу за драгоценный подарок. Останься я боотуром, я, наверное, бился бы в преграду раз за разом, пока не разбился бы насмерть.

Юрта-невидимка была прочней железа,

Два нагих борца пыхтели и возились: медленно, еще медленней... Один перестал возиться, лег на спину и остался лежать без движения. Там, где у других находится сердце, у него пульсировало черное пятно, похожее на дыру.

— Нюргун!!!

Он не шевелился. Дышит? Живой?! Грудь Нюргуна мерно вздымалась. Черная дыра нисколько не мешала дыханию. Да он же спит! Я не верил своим глазам. Кулак Уота вознесся, как всплывает водоросль на поверхность реки, и с тупым чавканьем ткнулся Нюргуну в живот. Боотуры так не бьют. Даже дети так не бьют. Нюргун продолжал спать, тихонько посапывая. Глух, слеп, беспомощен, мой брат продолжал сражаться. Не в силах защититься, ответить тычком или пинком, он бился чем мог. Спящий, он тащил Уота в сон: на глубину, в стоячий омут, в густой ил, вязкий и прожорливый. Судороги адьярая, пытающегося вершить насилие, стихали, делались вялыми, дремотными.

Я пнул стену юрты-невидимки: бесполезно.

Уотов кулак утонул, чтобы больше не всплыть. Единственный глаз адьярая закрылся, нос засвистел, изо рта хлынула волна храпа. Юрту заволокло туманом, но храп быстро разогнал седую пелену, и нам открылось небывалое.