Песнь Ахилла - Мадлен Миллер

Но нам это не кажется отдыхом. Эти часы для нас – как затаенное дыхание, как парящий над своей жертвой орел. Я сижу ссутулившись, то и дело поглядывая на пустой берег. Мы ждем, как поступят боги.

Долго ждать не приходится.

Вечером к нам приковылял Феникс, принес вести о схватке двух воинов. Когда утром войска выстроились перед сражением, Парис, сверкая золотыми доспехами, проскакал вдоль троянских рядов. Он бросил ахейцам вызов: битва один на один, победитель забирает Елену. Ахейцы одобрительно взревели. А кому не хотелось в тот день уйти с поля брани? Поставить Елену против одной-единственной битвы и решить все раз и навсегда. Да и Парис казался легкой добычей – тощий, блестящий, узкобедрый, как незамужняя дева. Но, сказал Феникс, вперед вышел сам Менелай – во все горло крича, что принимает вызов, желая одним махом вернуть себе и честь, и жену.

Началась битва на копьях, но воины быстро перешли к мечам. Парис проворнее, чем думал Менелай, воин из него никудышный, но зато он легконог. Наконец троянский царевич делает неверное движение, Менелай хватает его за коневласый шлем и бросает наземь. Парис беспомощно сучит ногами, скребет пальцами по ремешку шлема, который вот-вот его удушит. И вдруг… шлем остается в руках у Менелая, а Парис исчезает. Там, где лежал, распростершись, троянский царевич, – пыльная земля, и больше ничего. Воины с обеих сторон щурятся, перешептываются: «Где он?» Щурится и Менелай, а потому не видит стрелы, пущенной каким-то троянцем из сработанного из козьего рога лука. Стрела пробивает кожаный доспех, застревает у него в животе.

Кровь стекает у него по ногам, разливается лужей на земле. Рана неглубокая, но ахейцы этого еще не знают. Они с криками бросаются на троянцев, разъярившись из-за их предательства. Начинается кровавая потасовка.

– Но что сталось с Парисом? – спрашиваю я.

Феникс качает головой:

– Не знаю.

Два войска бились до самого полудня, когда вдруг рог протрубил еще раз. Вторую передышку предложил Гектор, вторую битву один на один, чтобы смыть позор, который навлек на них Парис своим исчезновением и какой-то троянец – пущенной стрелой. Он вышел вместо брата, объявив, что будет биться с любым, кто примет его вызов. Феникс говорит, что Менелай порывался выступить вновь, но Агамемнон отговорил его. Ему не хотелось, чтобы сильнейший из троянцев убил его брата.

Ахейцы тянули жребий – кому сражаться с Гектором. Представляю, как все были напряжены, какая тишина стояла, пока ахейцы трясли шлем, глядели, чей жребий оттуда вывалится. Одиссей склоняется к пыльной земле, поднимает его. Аякс. Всеобщий вздох облегчения: один он, наверное, и может выстоять против троянского царевича. Он один и будет сегодня сражаться.

И вот Аякс и Гектор сражаются, швыряют друг в друга булыжниками, мечут копья, от которых раскалываются щиты, но с наступлением ночи глашатаи возвещают: бой окончен. Все ведут себя до странного мирно: войска расходятся полюбовно, Аякс с Гектором пожимают друг другу руки, их силы равны. Будь здесь Ахилл, все закончилось бы совсем по-другому, перешептываются воины.

Сообщив нам все новости, Феникс устало встает и, опираясь на руку Автомедона, ковыляет к себе в шатер. Ахилл поворачивается ко мне. Он шумно дышит, кончики ушей розовеют от волнения. Он хватает меня за руку, ликующе повторяет все, что случилось днем: как его имя было у всех на устах, каким могучим, каким огромным было его отсутствие – гулко топающим промеж воинов Циклопом. События этого дня воспламенили его, будто искра – сухую траву. Впервые он мечтает о том, чтобы убить: об ударе, что принесет ему славу, о своем неумолимом копье, что пронзит сердце Гектора. Когда я слышу об этом, у меня по коже бегут мурашки.

– Ты ведь понимаешь? – говорит он. – Вот оно, началось!

Я же не могу отделаться от чувства, будто где-то пробежала – невидимая глазу – трещина.

На заре трубят рога. Мы просыпаемся, взбираемся на холм и видим целую толпу всадников, которые скачут в Трою с востока. Огромные, неестественно быстрые кони запряжены в легкие колесницы. Во главе всадников – настоящий великан, даже больше Аякса. Его длинные черные волосы умащены маслом, как у спартанцев, хлещут его по спине. В руке предводитель держит древко с изображением лошадиной головы на нем.

К нам присоединился Феникс.

– Ликийцы, – говорит он.

Анатолийское племя, давние союзники Трои. Все гадали, отчего же они до сих пор не вступили в войну. И вот, будто по мановению руки самого Зевса, они здесь.

– Кто это? – указывает Ахилл на их здоровяка-предводителя.

– Сарпедон. Сын Зевса.

Солнце горит на блестящих от пота плечах великана, кожа его – темное золото.

Ворота отворяются, троянцы высыпают наружу, чтобы поприветствовать своих союзников. Гектор и Сарпедон пожимают друг другу руки, выводят войска в поле. Ликийское оружие выглядит непривычно: копья с острыми зубьями и что-то вроде исполинских рыболовных крючков, которыми они рвут плоть противника. Весь день до нас доносятся их боевые кличи, лошадиный топот. Раненых ахейцев приносят в шатер Махаона одного за другим.

Феникс, единственный не попавший в опалу наш военачальник, отправляется на вечерний совет. Вернувшись, он резко взглядывает на Ахилла:

– Идоменей ранен, ликийцы прорвали левый край. Сарпедон с Гектором их раздавят.

Ахилл не замечает неодобрения Феникса. Торжествуя, он поворачивается ко мне:

– Ты слышал?

– Слышал, – отвечаю я.

Проходит день, за ним другой. Слухи носятся тучами будто оводы: говорят, что троянское войско наступает, что теперь, в отсутствие Ахилла, они осмелели, их не остановить. Что наши цари созывают один совет за другим, препираясь из-за безрассудных стратегий: ночные набеги, разведчики, засады. А за этим – блещущий в битвах Гектор, испепеляющий ахейцев, будто огонь сухую траву, с каждым новым днем – все больше и больше павших. И наконец: перепуганные гонцы, приносящие вести об отступлениях, о раненых царях.

Ахилл перебирает эти слухи, вертит их то так, то сяк.

– Осталось недолго, – говорит он.

Погребальные костры горят всю ночь, их масляный дым пачкает луну. Я стараюсь не думать о том, что все это – воины, которых я знаю. Знал.

Когда они приходят, Ахилл играет на лире. Их трое: первым входит Феникс, за ним – Одиссей и Аякс.

Когда они приходят, я сижу подле Ахилла; за нами – Автомедон, он нарезает мясо к ужину. Ахилл поет, вскинув голову, его голос сладок и чист. Я распрямляюсь, убираю руку с его ноги.

Они втроем подходят ближе, встают с другой стороны очага, ждут, когда Ахилл закончит песнь. Он откладывает лиру, встает.

– Добро пожаловать. Вы ведь, я надеюсь, останетесь, отужинаете с нами?

Он тепло пожимает им руки, улыбается в ответ на их скованность.