Ангелов в Голливуде не бывает - Валерия Вербинина

Когда О’Доннелл в очередной раз пробовал разговорить ее, она внезапно посмотрела на него с потерянным видом и тихо спросила:

– Неужели он умер?

После чего стала беззвучно плакать.

Осматривавшие ее врачи разошлись во мнениях. Одни были категоричны и утверждали, что она безумна и обсуждать тут нечего. Другие трусили и мямлили, что хорошая актриса, какой она была, вполне могла имитировать безумие, чтобы избежать газовой камеры. В конце концов точка зрения первых победила, и бывшую жену Хэмилтона заперли в специализированную лечебницу, где она должна была находиться до конца своих дней.

– Лично меня, – сказал О’Доннелл одному из репортеров, – беспокоит вот что. Труп Стюарта Хэмилтона нашли в машине, которая стояла возле заброшенной дороги. В самой машине отпечатков нет – никаких, то есть кто-то тщательно протер все поверхности, ничего не забыв и не упустив. Все четыре выстрела произведены с близкого расстояния. Лично мне непонятно, как Хэмилтон мог подпустить к себе жену, если известно, что он терпеть ее не мог. Орудие убийства тоже не найдено. Пока у нас нет ответов на все эти вопросы, мы не можем утверждать, что убийство раскрыто.

Но публика уже охладела к делу Хэмилтона, и ее больше не интересовали детективные головоломки. Было что-то донельзя логичное в том, что актера убила бывшая жена, которую он цинично использовал и от которой избавился, едва стал знаменит. Популярный писатель на основе происшедшего сочинил роман об успешном бизнесмене, который считает себя неуязвимым и которого губит месть женщины из его прошлого. Одна из студий немедленно купила права на экранизацию – и хорошо еще, что мне не пришлось в ней играть.

После окончания съемок в фильме, который из-за гибели ведущего актера был обречен на успех, мне позвонила Энни и объявила, что мистер Шенберг хочет меня видеть. Он легко мог организовать встречу через Джонни, но предпочел вызвать меня официально, что не предвещало ничего хорошего.

Я захватила с собой книгу, потому что была уверена, что он заставит меня подождать. И в самом деле, я успела прочитать половину тома до того, как меня позвали в кабинет.

– Садитесь, – буркнул Шенберг, откидываясь на спинку кресла. – Значит, вы любите деньги, да?

Я не сразу поняла, что он цитирует мою неудачную шутку из нашего первого разговора в том же кабинете.

– Полиция подозревала, что вы убили Хэмилтона, – продолжал Шенберг. – Стю приносил нам кучу денег, но… может, я был бы не прочь таким образом избавиться от вас. – Он холодно усмехнулся.

– Я не понимаю вас, мистер Шенберг, – сказала я.

– Ай, мисс Лайт, давайте не будем… – Он скривился. – Послушайте, я вижу вас насквозь. Вы такая же, как моя бывшая жена. Джонни вам нужен только для карьеры. Вы испортите ему жизнь, но я этого не допущу. – Шенберг подался вперед, зло глядя на меня. – Оставьте моего сына в покое, мисс Лайт. Если он женится, то только на честной девушке, у которой не было любовников до свадьбы. Вам ясно? Он никогда не женится на вас. Найдите себе кого-нибудь более подходящего. Какого-нибудь нищего русского с титулом, который ничего не стоит, – прибавил он презрительно. – В Голливуде полно ваших соотечественников. Статисты, работники костюмерных, фотографы, официанты… Вот среди них и ищите. Особенно официант вам подойдет.

Он осыпал меня оскорблениями, а я сидела и молчала. Когда миссис Миллер вышла из больницы, я взяла ее обратно на работу, не упоминая о том, что мне рассказал О’Доннелл. Она обладала неоценимым талантом вызнавать всю информацию, которая касалась меня, а некоторое время назад дала мне знать, что глава студии пытался ее подкупить.

– Мистер Шенберг предложил мне тысячу долларов, если я расскажу о вас какую-нибудь грязь.

– Тысяча долларов – большие деньги в наше время, – заметила я.

– Разумеется, – спокойно ответила миссис Миллер. – Но я повела разговор так, чтобы выяснить, что у самого Шенберга есть на вас.

– Все, что я разболтала в пиар-отделе, когда подписывала контракт, – буркнула я. – А что еще он знает?

– Ничего. Он был зол, что вы не спите с теми актерами, с которыми работаете. И он не знает о ваших друзьях, которые, – миссис Миллер сделала легкую паузу, – не торгуют молоком.

И теперь, когда Шенберг попрекал меня происхождением, рассчитывая задеть, я думала о том, что он не знал самого главного, того, что действительно могло мне навредить. И еще я думала, что миссис Миллер – настоящий друг, и плевать, отравила она мужа или нет.

– Какого дьявола вы улыбаетесь? – рявкнул Шенберг.

– Когда у меня будут брать интервью, я могу сказать, что выйду замуж только за официанта? – спросила я.

– Убирайтесь, – прохрипел Шенберг. – Вон!

Когда Джонни узнал, как его отец разговаривал со мной, он, конечно, возмутился. Джонни рвался объясниться с Шенбергом, но я его отговорила. Все бы решили, что в ссоре отца и сына виновата только я… Впрочем, вру: мне не было дела до чужого мнения. Я знала, что ссора не приведет ни к чему хорошему, вот и все.

В октябре 1932-го Шенберг, который не оставлял своих попыток разлучить нас с Джонни, одолжил меня студии Голдмана – «Уондерленд» – для съемок в драме с Мэрион Шайн и Раулем Риверо, воплощавшим тип латинского любовника. Мэрион была посредственная, но работоспособная актриса, которой посчастливилось выйти замуж за главного продюсера. При первой встрече со мной она была так обходительна и расточала такие комплименты, что я насторожилась, и, как оказалось, не зря. На «Уондерленде» царила атмосфера, которую я больше никогда не встречала ни на одной студии. Голдман вмешивался в работу всех отделов, правил сценарии, давал указания декораторам, смещал режиссеров, назначал новых и, если снятый материал его не устраивал, приказывал переснимать его. Мэрион вела себя как королева и смотрела на всех остальных сверху вниз. От режиссера Фила Уэста она требовала одного: чтобы это был ее фильм. Я и Рауль имели право только носить ее шлейф, не более того. Она следила за тем, чтобы мои платья не были лучше ее платьев, требовала, чтобы меня как можно реже снимали на крупных планах, и всегда становилась так, чтобы я оказывалась к камере спиной. Когда Фил попробовал заикнуться, что у меня вообще-то тоже важная роль, она дала ему понять, что ей даже не надо щелкать пальцами, чтобы его уволили. Бедняге Раулю она не стеснялась говорить гадости при всех (тут следует отметить, что кинозвезды мексиканского происхождения считались в Голливуде тех лет вторым сортом и с ними особо не церемонились). Не удержавшись, я как-то после съемок спросила у него, как он все это терпит.

– Когда я чувствую, что выхожу из себя, я начинаю считать, – объяснил он. – Я думаю, на сколько вырос мой банковский счет сегодня, вчера, позавчера, за месяц. Я думаю, сколько вещей я могу купить. – Он увидел выражение моего лица и улыбнулся. – Что ты хочешь? Голливуд – это всего лишь позолоченная куча дерьма, но даже позолота тут фальшивая. Здесь можно верить только в деньги.

На следующий день ко мне подошел режиссер и сказал, что завтра он снимать меня не будет, обойдется дублершей, так что я могу отдохнуть.