Приказ обсуждению не подлежит - Михаил Нестеров

И еще одно, доселе неизвестное качество обнаружил в себе Сабит: да, он остановился, но не пошел назад; он был напуган, но приковало его к месту еще и любопытство. Жуткая смесь. Он почти догадался, что происходит, по всей вероятности, в отделении смертников.

Более конкретно: его словно попросили уйти оттуда и приказали молчать.

Почти догадался. И был только один способ проверить свою догадку. Ему даже не пришлось оборачиваться, чтобы нащупать на стене клавишу тревоги. Он нажал на нее раз, другой, третий. Но пронзительного воя сирены не услышал.

* * *

Иваненко отмерил пять ступеней, на шестой остановился, прислушавшись. Напрасно. Звуки с улицы буквально оглушили бойца, проведшего длительное время в почти идеальной тишине. Этот громкий фон глушил шаги часового, так что не разобрать, где он находится.

Площадка дозорной башни была большой — размером с ринг для боев без правил — и разве что не опутанная стальной сеткой. Часовой либо справа, либо слева.

Ждать, пока он подойдет, нельзя — время не позволяло.

Каменная площадка освещалась прожекторами, косые пучки действительно не били часовому в глаза, а скользили вдоль южной и северо-восточной стены. Грамотно, еще раз оценил Иваненко, держа нож в расслабленной руке.

Когда он выглянул из наклонного коридора, увидел в трех шагах караульного. Вооруженный СВД, он смотрел прямо на человека в арестантской робе…

Принцип боев без правил — никаких правил. Это могли сказать хором Иваненко и его оппонент. Хирурга слово вынесло приливной волной на площадку. Сразу набрать скорость не получилось — ему пришлось огибать поворот. Но он оказался в выгодной позиции: в левосторонней боковой стойке, из которой его нога выстреливала со скоростью катапульты. Резко подсев на опорную ногу и убирая корпус назад, Хирург провел сильнейший боковой в голову противника. Караульного отбросило к бойнице, и он едва не вывалился. Он чудом избежал не только падения, но и перелома позвоночника, перегнувшись в пояснице. У него был единственный вариант действий — резко податься вперед, удерживая равновесие широко расставленными руками.

Иваненко, точно рассчитав дистанцию, ждал именно этого: непременного возврата маятника, взведенной пружины.

Со стороны казалось, это сам караульный решил свести счеты с жизнью, устремляясь с высоко приподнятой головой и разлетевшимися, как крылья, руками к смертоносной пике. Красиво. Иваненко же сделал одно короткое движение вооруженной рукой навстречу противнику…

Он огляделся, вытирая нож о куртку. Отсюда, из тени, был хороший обзор. Сейчас Иваненко интересовали лишь два объекта: северо-восточная и юго-восточная вышки. Он покивал головой: оба часовых отсюда были видны отчетливо. Они находились на равноудаленном расстоянии от дозорной башни, что делало выстрелы снайперов равноценными.

.Хирург чуть задержался у бойницы, которая выходила на хозпомещение и гараж в частности. Именно этот объект не даст эвакуационной группе «Ариадны» сесть на территорию тюрьмы.

Сторожевая башня казалась пустотелой, как огромный камин. Она действительно была отменным проводником. Иваненко не услышал, но ощутил под ногами легкое и частое колебание. То заработали разом несколько штурмовых винтовок.

Сергей поспешил вниз, вооружаясь пистолетом. По пути выглянул в южный коридор — там по-прежнему никого не было. То же самое и на первом этаже. По сути, в здании тюрьмы находилось до тридцати караульных, остальные отдыхали, дожидаясь своей смены, в караульном помещении.

Хирург не слышал шума перестрелки — вообще таковую в расчет не брал, огонь будет вестись только одной стороной, в одни ворота. Ступор, паника, страх. Слой за слоем. И каждый снимают пули «гренделей». По три человека с каждого пласта.

Когда Иваненко вернулся к товарищам, с охраной было кончено. В проходе и в самом помещении висел плотный дым, словно начадил въехавший сюда БТР. Но в камерах начал подниматься ропот. Как раскаты грома, он нарастал с каждым мгновением. Не дожидаясь команды, Хирург поспешил к первой камере под номером 29. Прутья двери обхватили чьи-то пальцы, чей-то голос становился все громче. Даже не глядя на арестанта, молящего на арабском, Иваненко выстрелил ему в середину груди. Метнулся к следующей.

30-я камера.

Выстрел.

Приговор приведен в исполнение.

Стофферса едва не стошнило, когда он увидел Хирурга, одного за другим расстреливающего приговоренных к казни. Он миновал лишь одну камеру под номером 31, даже не бросив обнадеживающих слов: «Мы за тобой».

Присутствие смерти, облаченной в арестантскую одежду, проникало за каждую дверь. По наитию или еще как-то, но остальные заключенные отпрянули от дверей, забились, как тараканы, в темные углы. Даже те, кто ждал смерти как избавления. И они избежали «золотой пули». По мнению же немца, Сергею Иваненко была положена серебряная, ибо простая свинцовая, даже с металлическим сердечником пуля не нанесет потенциальному убийце ни малейшего вреда.

Стофферс чуть ли не попятился, когда Хирург пошел назад.

И только сейчас Георг подумал: а если бы русских диверсантов переместили в другие камеры? Этот ублюдок, похоже, как банщик, ориентировался только по номерам. Выкрик в гулком пространстве: «Тридцатый открой!» Ответ: «Иду!» Бабах! Пришли к «тридцатому». Точнее — пришла. Костлявая с тазиком для стока крови.

Но понял и другую вещь: Иваненко выполнял самую грязную работу, которая, наверное, была не по силам никому из отряда, и такой человек был необходим.

А Хирург уже открывал камеру под номером 37; вот он что-то негромко сказал и махнул рукой. Не оборачиваясь, поспешил к 31-и.

За ним, покачиваясь, шел худой человек с густой бородой. Когда-то он был лейтенантом-спецназовцем, проведшим в камере-одиночке четыре месяца. Он не мог себе представить, что при определенных обстоятельствах часом позже был бы уничтожен.

Он обнялся с товарищем, который вышел из своей камеры, и они пошли навстречу диверсантам. Казалось, их никто не освобождал, а сами они вышли из камер, не замечая ничего вокруг. Наверное, роднее их не было никого на этой земле. Остальные были чужими, даже те, кто рисковал за них жизнью.

Две крайности.

Марк смотрел на них и качал головой. Может, только он один понимал, что освобождение для них — не подарок, а подачка. Протяни он руку, и они не пожмут ее. Потому что рука эта толкнула их в долговую яму. Сейчас Сергей Марковцев был представителем тех структур, которые бросили их гнить в тюрьме; адептом тех людей, которые поспешили отвернуться, дернув плечами: «Мы не знаем, кто они такие».

Освобождение пришло к ним со страшной формулировкой: «Только без обиды, мужики».

Без обиды…

Страшно.

Нет, они не выстрадали свободу. Нельзя выстрадать ее, находясь в чане с дерьмом. «Но опять идут слепцы под терновые венцы»…