Пожиратель мух - Кирилл Алексеев

Первым не выдержал Сергей. Как во сне, он шагнул вперед. Подошва кеда коснулась земли, и та приняла ее с громким довольным чмоканием. Нога тут же провалилась по щиколотку, но Сергей этого не заметил. Следом за ним шаг сделал Андрей. Из-за своего веса он погрузился в землю едва ли не по колено, но тоже не обратил на это внимания. Их сознание, казалось, было где-то в другом мире. А телами управляла чужая воля.

Виктор был готов последовать за ними, все его существо просто бесновалась, требуя идти вперед за друзьями. Но какая-то крохотная частичка сознания, забившаяся в самый дальний уголок мозга и потому не доступная силе, исходящей от земли, продолжала отчаянно сопротивляться этому зову.

Он медленно поднял ставшие вдруг неимоверно тяжелыми руки, и опустил ладони на плечи друзей. А потом, подчиняясь внезапному порыву, запел, вернее, захрипел на манер песни какую-то дурацкую детскую считал очку – первое, что пришло на ум. И это помогло. Не друзьям, те по-прежнему стремились вперед, хотя влажные горячие ладони Виктора, давящие им на плечи, немного ослабили, приглушили зов земли. Помогло самому Виктору. Он почувствовал, что жизнь возвращается к нему. Руки уже не были налиты свинцом, колени перестали дрожать, сердце забилось ровно и сильно, уверенно разгоняя кровь по оцепеневшему телу. Вскоре у него хватило сил потянуть назад друзей, ухватив их за руки. Поначалу ничего не получалось – Сергей с Андреем словно вросли в землю. Но Виктор, понимая, что если он не вытащит их, произойдет нечто ужасное, не сдавался. Он пыхтел, задыхался, выбивался из сил, но продолжал тащить их прочь от проклятой поляны, ни на секунду не прекращая повторять срывающимся голосом считалочку. Сейчас она была для него молитвой, своеобразным символом веры. Веры в то, что за его спиной лежит другой мир, большой и прекрасный, в котором нет места лесным полянам, засасывающим, как трясина, двенадцатилетних пацанов.

В какой-то момент ему показалось, что у него ничего не выйдет. Взгляд остановился на могиле с покосившимся крестом, считалочка оборвалась на полуслове, и в голову широкой полноводной рекой, сметая все хрупкие барьеры детского сознания, хлынул поток пугающе ярких образов. Образов, принадлежащих чужой памяти. Чем-то это было похоже на испорченную пленку, снятую оператором-самоучкой. Изображение прыгало, дергалось, то полностью выпадая из кадра, то появляясь в нем снова, но уже снятое под другим углом. То и дело картинка затемнялась, или наоборот, становилась настолько светлой, что ничего, кроме смутных теней, пляшущих на ослепительно-белом фоне, разобрать было невозможно. Но кое-что Виктор все же сумел разглядеть. Главным элементом был огонь. Толпа кричащих людей с горящими факелами, полыхающие стены странного скособоченного дома на высоких сваях, слепящие огненные всполохи со всех сторон, словно оператор снимал фильм, сидя в мартеновской печи… Виктор слышал леденящие кровь вопли боли, яростную ругань, ощущал запах дыма и гари, которые перебивал один невыносимо резкий тошнотворный запах, напоминающий тот, который разносился по кухне, когда мать опаливала над газовой горелкой куриную тушку. Все это было настолько жутко, что Виктор чуть не потерял сознание от страха и отвращения. Огромным усилием воли ему удалось оторвать взгляд от могилы с крестом. Сразу стало чуть легче, и он захлебываясь словами, начал тараторить свою молитву, заговор против злых сил, который был сочинен много лет назад другими людьми и для совсем иных целей.

Тогда он совершил невозможное. Не только вырвал друзей из мертвой хватки черной земли, но и дотащил их, лишившихся чувств, до старого кладбища. И только там, увидев, наконец, солнце, выглянувшее из-за облаков, и кусочек ярко-синего неба над головой, рухнул в изумрудную сочную траву и зарыдал в голос, давая выход неимоверному напряжению последнего часа.

Виктор, взрослый Виктор, сидящий в машине посреди горящей деревни, открыл глаза. Двенадцатилетний мальчишка остался лежать там, посреди кладбища, но Виктор знал, что он скоро возьмет себя в руки и приведет в чувство друзей. И что они, не сговариваясь, ни разу не вспомнят эту историю и уж тем более никому не расскажут о той поляне. А через какое-то время этот день, самый страшный день в их жизни, полностью сотрется из памяти. Как обычно стираются самые тяжелые переживания, с которыми человек попросту не смог бы жить.

Он вдруг почувствовал, что Сергей до боли сжал его руку. Это прикосновение к обожженным ладоням окончательно привело его в чувство.

– Он сгорел, – тусклым голосом сказал Виктор. – Его сожгли живьем. В его собственном доме.

– Кого? – в один голос спросили Катя и старик.

– Прохора. Не знаю, заперся он там сам, или его загнали туда… Но он сгорел вместе с домом.

– С чего ты взял? – на этот раз Катя опередила учителя, но всего лишь на секунду.

– Неважно, – Виктор посмотрел на Сергея.

Тот лежал с плотно закрытыми глазами, но губы шевелились. Виктор наклонился к другу, пытаясь расслышать, что он шепчет.

– Мне совсем не больно, – говорил Сергей. – Хорошо, когда не больно. Жаль только, что все так бессмысленно… Всегда боялся умереть бестолково. И Вика… День рождения удался, да? Тридцать три года… Иисус был безжалостно молод… Господи, как мне страшно! Как это, оказывается, страшно… Ног совсем не чувствую. А ведь я думал, устроим салют… Решил, что будет салют, как тогда, помнишь? Здорово было… И совсем не страшно…

Сергей продолжал шептать еще что-то, но слова слились в монотонный тихий шелест. Несколько раз Виктору удалось разобрать «салют» и «страшно», а потом шепот перешел в хрип. Сергей дернулся, широко открыл полные ужаса и страдания глаза, и застыл, уставившись невидящим взглядом в потолок.

– Вот и все, – сказал Виктор, глядя в окно. – Вот и все…

– Господи, боже, – прошептала Катя.

Старый учитель судорожно вздохнул и украдкой перекрестился:

– Упокой, господи, его душу.

После этого в машине надолго воцарилось молчание. Смерть, явившаяся минуту назад, словно на какое-то время примирила всех с действительностью. Глубокая ночь, горящая деревня, бродящий где-то поблизости монстр – все это вдруг показалось не такой уж плохой альтернативой тому миру, в который только что отправился Сергей. Не бог весть что, конечно, но все же. У них во всяком случае, еще был шанс увидеть рассвет следующего дня. Или хотя бы, надежда на это.

– Что будем делать теперь? – Катя говорила вроде бы спокойно, но Виктор по едва уловимым интонациям в голосе понял, что она в двух шагах от истерики. – Бензина нет. Дома, в котором можно укрыться, тоже нет. Ничего нет, кроме дурацкого ружья. И если верить старому сморчку, который подбил мне глаз, оно сейчас бесполезнее, чем наши телефоны. В телефоне хоть тетрис есть, время скоротать до прихода этого психа. Что мы будем делать, если он придет сейчас? И если… Если стрелять в него действительно бесполезно? Мамочка родная, я уже готова поверить во что угодно. Что мы будем делать? Витя, ты знаешь?

Виктор распахнул дверь, выставил ноги на улицу, хлебнул виски и закурил. Сигарета показалась потрясающе вкусной. Как и виски. Не далее, чем минуту назад, когда он предавался невеселым размышлениям об участи тех, кто вляпался в хорошую кучу дерьма этой ночью, повторился сильнейший приступ головной боли. И сопровождался он, как и в прошлый раз своеобразным раздвоением. Он снова был в разных местах. Тело – в машине, стоящей посреди догорающей деревни, а сознание – у кромки леса. И он прекрасно видел собственную изрядно помятую «девятку» с тремя смутно различимыми фигурками людей. Почти то же самое, что он видел, когда вырубился в доме старика.